В углу рыночного двора за старыми ржавыми торговыми киосками, осенним вечером, трое азербайджанцев били мужика. Азербайджанцы уже несколько лет "держали" базар, никого и ничего здесь не боялись и поэтому, никак не отреагировали на появление двух патрульных милиционеров, не сделавших, впрочем, никакой попытки прекратить экзекуцию.
- Что за дела Алик? - обратился один из стражей порядка к изрядно взмокшему и решившему перекурить это дело азербайджанцу.
- Ты видишь, какой падла? Деньги мой хотел забрать! Работать не хочет, а денег хочет... жрать хочет... животное, - он пнул ногой скрючившегося на земле мужика и подтянул штаны спортивного костюма, съезжавшие с огромного, вываливающегося брюха.
- Ладно. Поучить конечно, не мешает, но ты смотри без крайностей... Мне, на моём участке показатели не портить, - милиционер прикурил у услужливо подставившего зажигалку Алика и махнул напарнику.
- Пошли. Всё в порядке.
С точки зрения лежащего на земле мужика не всё было в порядке.
Лежал он вполне профессионально: скрутившись в клубок, поджав под себя ноги и закрыв руками голову. Азербайджанцам он подставлял спину, которая была защищена толстым свитером. За хребет он не боялся. Человеческий хребет - чрезвычайно крепкая штука. А вот по голове получить - совсем другое дело. Да ведь и то... обуты азеры в кроссовки, а это вам не сапог с сантиметровой подошвой, которая на морозе приобретает твердость неимоверную.
Можно бы попробовать и убежать, но раньше времени этого делать не стоило. Пусть насытятся... и решат, что с него довольно. А так убежишь, закажут, найдут... - и чем дело кончится, неизвестно.
***
Звали мужика Митька.
Попал он в эту передрягу по глупости. Хроническая невезуха, преследовавшая его, разрешилась своим логическим окончанием. Для радикального изменения жизни... жизни базарного топтуна, Митьке требовалась некоторая сумма денег, которая позволила бы ему уехать в Рязань, где он и собирался начать всё сначала. Отчаявшись заработать эти деньги или толково украсть, Митька придумал "операцию", которая должна была, в случае удачного исхода, обеспечить ему проезд. Для этой цели он выбрал себе объект - табачный киоск, в котором работала его стародавняя подружка Верка или как её называли базарные - Веранда.
Тридцатилетняя Веранда получила это место около года назад. Хозяин киоска ей доверял и по замыслу Митьки, всё должно было пройти без сучка и задоринки.
По его хитроумнейшему плану, в конце торгового дня Митька зайдет в киоск и заберёт всю дневную выручку. После этого Верка, выждав для верности пять-десять минут, должна была поднять шум и рассказать появившейся милиции, что к ней вломились два вооруженных типа и угрожая предметом похожим на пистолет, похитили всю кассу. Половину изъятых денег Митька обязался принести ей на следующий день домой.
Одного Митька в своём плане не учел. Хозяин киоска был не просто работодатель.
Верка, которую муж бросил пять лет назад, давно не представляла никакого интереса для окружавших её мужиков и единственный кто как-то отреагировал на её женские прелести, и был тот самый хозяин - Алик...
Он трахнул её в первый же день придя за выручкой.
Прямо тут же, среди коробок с сигаретами, даже не закрыв дверь. Эта процедура стала чуть ли не ежедневной и Верка мысленно уже называла его "мой".
- Мой-то, сегодня опаздывает. Видать опять пьяный придет, - думала она, поглядывая на часы.
Пьяный Алик любил сажать её к себе на колени, залазил под юбку и начинал рассуждать о том, что он совсем один на этом свете, никого кроме Верки у него нет, скоро он заработает денег, купит дом и приведет туда Верку как хозяйку. От этих слов Веркино сердце сжималось, она целовала Алика в вечно потную лысину и начинала в свою очередь, рассказывать ему, какая она замечательная хозяйка, как она будет его любить, принимать его гостей и всячески угождать своему господину.
Про семилетнего сына больного церебральным параличом и выжившую из ума мать она Алику не говорила.
Когда Митька пришел и посвятил подружку в свои планы, Верка испугалась.
С одной стороны лишние деньги не помешают. Но с другой, Алик был хитёр и подозрителен. Сумеет ли она сыграть свою роль так, чтобы у него не возникло никаких сомнений? И, в конце концов, под вопросом оказывалось всё её хрупкое призрачное будущее счастье.
Два дня Верка томилась в раздумьях, а на третий рассказала всё хозяину. Тот её похвалил и велел назначить Митьке срок на следующий день.
Когда Митька вошел в киоск, Веранда, трясущимися руками отдала ему коробку с выручкой и толкнула к дверям, шепнув: - "Беги Митя".
О чем это она... Митька понял, только выйдя из киоска.
У двери его уже ждали трое "азеров". Они молча взяли Митьку под руки и повели в угол рыночного двора...
***
Не привыкшие к длительным нагрузкам азербайджанцы, притомившись, отошли в сторону от лежавшего Митьки и стали совещаться, что с ним делать дальше. Языка их Митька не понимал, но по оживленной жестикуляции можно было догадаться, что ничего хорошего ему эта дискуссия не сулит.
- Ну ладно. Будя..., - просчитав шансы решил Митька. Сжавшись на мгновение словно тугая пружина, он распрямился, вскочил на ноги и рванул, что было мочи, к проходу между киосками.
Не ожидавшие от него такой прыти, "азеры" загомонили с удвоенной силой и бросились за Митькой, но... куда было им, разжиревшим на шашлыках и пиве, привыкшим к долгому сидению на ящиках, догнать поджарого, голодного и подстёгиваемого страхом Митьку. Пробежав метров сто, они остановились и махнули на него рукой.
Собственно, на это он и рассчитывал, но тут опять вмешался случай.
Один из тех же патрульных, собиравший в этот момент дань с торговцев рыбой, увидел бегущего Митьку. То ли ему захотелось размяться, то ли решил он отличиться в этот день и задержать-таки, с риском для жизни, опасного преступника, но он, торопливо сунув в карман замусоленные, воняющие рыбой деньги, бросился вслед за уходящей дичью.
Услышав за спиной дробный топот ментовских ботинок, так непохожий на мягкий, чуть слышный шелест "азеровских" кроссовок, Митька, уже слегка расслабившийся, прибавил ходу. Проскакивая рыночные ворота, он на ходу оглянулся и увидев, кто за ним гонится, заметался на почти пустой рыночной площади. Вперёд было нельзя, там в это время всегда стояли гаишники, которые, без сомнения, помогут "собрату по оружию". Налево был тупик.
Митька, недолго думая, повернул направо и заскочил в строящийся мясной павильон.
Подбежавший патрульный, уверенный, что его добыча уже никуда не денется и награда от "азеров" у него в кармане, не спеша подошел к входу, достал из кобуры табельный "макаров", передернул для вящей убедительности затвор и громко предупредил:
- Только дернись сука. Застрелю при попытке нападения...
- А что... и убьет, как не хрен делать, - думал Митька, растерянно озираясь и пятясь к нештукатуреной стене, - составят с кентом своим акт, что применил оружие в соответствии с обстановкой и все дела...
Мысль о том, чтобы сдаться на милость властей ему как-то в голову не приходила. Разгоряченный последними событиями он по инерции, собирался биться до последнего. В другой обстановке Митька не задумываясь вышел бы с поднятыми руками, но сейчас... Митька уже перешел некий предел, когда чувство самосохранения удерживает человека от поступков, за которыми наверняка, будут большие последствия.
- Ну, где ты там? Я что за тобой по всей стройке гоняться буду? - громко выразил своё негодование "страж" и шагнул в полутемный проход...
Это был его последний шаг. Метровый обломок толстой доски, который Митька нащупал позади себя, врезался в "ментовскую" голову...
И опять вмешался случай. Случай, который всегда так подводил Митьку....
Мало того, что доска от разбитой опалубки была вся облеплена раствором и весила килограммов пять, так из её конца ещё и торчал здоровенный гвоздь.
Целил Митька в "ментовский" лоб, рассчитывая только оглушить преследователя, но, в последнее мгновение, тот, почуяв неладное, повернул голову, и гвоздь впился, аккурат, в стриженый висок, без всякого затруднения проломив тонкую кость и войдя в милицейские мозги.
Глухо охнув, патрульный осел на заваленный строительным мусором пол, несколько секунд посучил ногами и застыл, вывалив изо рта быстро темнеющий язык.
Как ни странно, с осознанием происшедшего к Митьке пришло спокойствие.
Всё.
Терять ему теперь было нечего. Вынув из холодеющей руки мента пистолет, Митька подошел к окну, затем, постояв пару секунд, вернулся к трупу и сунув руку в карман кителя, вытащил скрученные в трубку "рыбные" деньги.
- Зря ты так, гражданин начальник, - с укоризной сказал он, вылез в окно и пошел между гаражами, стараясь держаться как можно естественнее.
Маятник качнулся...
***
Маятник качнулся в первый раз когда Митька появился на свет синим куском безжизненного мяса. Дышать он явно не хотел. Повитуха - принимавшая его, жившая на соседней улице старушонка, увидев такой оборот, заголосила чуть не в голос:
- И на что ж я дура стара-ая согласилась? Ай, узнают... чур меня! Ой горе мне, горюшко, - выла она, шлёпая при этом Митьку по тощей заднице и засовывая его, то в горячую, то в холодную воду. Прошла минута, другая... бабкины старания увенчались успехом. Сморщенное существо в её руках слабо запищало и засучило тонкими паучьими лапками.
- Провались вы все пропадом, - с облегчением выдохнула старуха и умело завернув Митьку в пелёнку, подсунула его под бок приходящей в себя после родов мамаше. Та, покосившись на сверток, брезгливо отодвинулась.
Никто Митьку не спрашивал - хотел ли он родиться на этой планете, в это время, у такой мамаши...? Просто в нужный момент, когда уже была заготовлена материальная оболочка, одна из мириадов духовных субстанций парящих в пространстве была призвана в верховную канцелярию, где ей и было вручено направление в такое-то тело, с такой-то кармой, на такой-то срок. Монада рассеянно просмотрела параметры начала бытия, заглянула в особые отметки - ничего интересного... перспектив для роста никаких. Но, выбирать не приходилось.
- Благословение будет? - деловито осведомилась монада.
- Кончились... - прозвучал такой же деловитый ответ.
Вместо благословения ей дали пинка, и... появилась новая жизнь.
Маятник качнулся...
Завалюха, в которой появился на свет Митька, стояла на самой окраине города, за железной дорогой. Строил дом, а в те времена она, без всякого сомнения, могла считаться домом, Митькин дед ещё до войны. С фронта дед вернулся без левой руки, да и на правой не было двух пальцев. Так что, принимая во внимание ещё и слабое бабкино здоровье, надеяться на скорое улучшение жилищных условий не приходилось. Вся дедова надежда была на шустрого пацана, будущего Митькиного папашу. Но пацан желания заняться дедовым хозяйством не проявлял. С малых лет он якшался с вокзальной шпаной, связался с ворьём и проявлял желание лазить по чужим карманам, а повзрослев, начал курочить вагоны, за что и был посажен родным государством, для осознания своей неправоты и перевоспитания, на срок весьма долгий.
Однако перед тем как устроиться на казенные харчи, будущий Митькин папаша успел очаровать и испортить соседскую девчонку. Пятнадцатилетнюю шаболду по имени Ольга.
Ольга - шаболдайка, проводившая на улице и в компаниях всё свободное время, а свободным у неё было всё то время, которое она не спала, была совершенно потрясена явлением и выраженным интересом к своей персоне такого залихватского парня.
Отставив в сторону ногу в широченных штанах, надвинув на глаза кепку-восьмиклинку и цыкая папироской, он часами рассказывал ей о своих подвигах, попутно приписывая себе все, что слышал от своих подельников. Периодически он намекал ей, что скоро его романтическая и полная опасностей жизнь на воле закончится, и пойдет он в родной дом - тюрьму, без которой жизни ему нет. Так что, неплохо бы было ей - его избраннице, успеть отдаться ему, покуда он ещё на свободе....
Это вскоре и произошло при обстоятельствах покрытых мраком, в прямом и переносном смысле.
Ольга, не умудренная ни сексуальным, ни житейским опытом четыре месяца не могла понять, что же с ней происходит, а потом рассказала всё матери. Разъяренная мамаша, излупцевав своё чадо так, что на той живого места не осталось, за волосья притащила её к Митькиному деду. Втолкнув дочь в кухню, где дед с бабкой ужинали картошкой с огурцами, мамаша заявила, что "денег на эту сучку у неё нет, и пусть дед сам ей аборт делает, а то и возьмет её второй женой, поскольку сыночек его вернётся не скоро."
Денег у деда тоже не было. Последние, передали Митькиному родителю на зону, а пенсия будет ещё когда....
Через пару дней выяснилось, что делать аборт с таким сроком никто не берётся. Неприятностей через это, можно было хлебануть выше крыши, и подпольные специалистки отказывались. О том же, чтобы сунуться в больницу и думать было нечего.
В общем поразмышляв неделю, дед предложил немного охолонувшей Ольгиной матери, чтобы Ольга доносила ребёнка и рожала как положено, а воспитывать его будут родные дедушка и бабушка, если конечно родной матери он не нужен.
С какой стати бабушка и дедушка предположили, что у них достанет на это сил и здоровья - одному Богу известно.
Ольгина мать, подумав, согласилась и сразу же потребовала у деда денег на прокорм Ольги, поскольку та "жрет за двоих", а этот второй не кто иной, как дедов внук... или внучка, добавила она, что-то прикинув в уме. Дед на это резонно возразил, что "на хрена это ему нужно, кормить чужих девок. Вот предъявят ему внука, его он и будет кормить, а так - накося выкуси."
На том и порешили.
Так была определена в первый раз Митькина судьба...
Через неделю после Митькиного рождения, когда стало понятно, что жить на свете он будет, во всяком случае пока, его мать - Ольгу, услали в деревню к тетке, от стыду... и больше он её не видел. Единственное, что он мог зрить своими бессмысленными голубыми глазёнками - была дедова культя, которой тот размахивал перед носом внука, рассчитывая его этим развеселить, да бутылка с козьим молоком, которую ему всовывала в рот бабка. Юридические вопросы подтверждения своего существования Митьку не интересовали.
Надо ли говорить, что всё Митькино детство прошло на улице. Ещё не научившись толком ходить, он уже ковылял к стайке таких же полубеспризорных, ковырявшихся в куче грязного песка оставшейся от какого-то строительства.
Кормились они с бабкиного огорода, да с дедовой пенсии.
В тёплый период дед подрабатывал в качестве сборщика вторсырья. Самыми счастливыми Митькиными днями были те, когда дед брал его с собой. Они ездили по посёлкам на телеге, причем правил понурой клячей не кто иной как Митька, а дед шел сбоку и хриплым голосом кричал:
- Старьё, тряпки, бутылки берём...
На дедовы призывные крики сбегалась окрестная пацанва, которая тащила деду требуемые тряпки и бутылки, а взамен получала шарик обмотанный фольгой с привязанной резинкой, либо такой же шарик, но уже прикрученный леской к палочке облитой сургучом.
Если его покрутить, он громко жужжал и лучше этого жужжания ничего в мире не было.
Хранились все эти сокровища в старом фанерном чемодане, в который Митька, нечасто, но проникал. И тогда он мог жужжать сколько душе угодно, порождая в окружающем его народе нездоровую зависть. И, то ли по причине этой зависти, то ли от природного остроумия и доброты, кто-то дал Митьке прозвище "нагрёбыш". В силу своей необразованности, а также малолетней чистоты и неиспорченности, Митька не понимал значения этого слова и охотно откликался на него.... Однако, вскоре какая-то добрая душа просветила Митьку, и он впервые задумался о своих корнях. Без лишних сомнений он пошел к деду, который сидел и радовался жизни, прихлёбывая под яблоней какое-то неважно пахнущее пойло.
Дед, находящийся в самом благодушном настроении, сорвал покров тайны с Митькиного происхождения и без утайки рассказал ему все подробности. Неясно какие выводы сделал из услышанного Митькин восьмилетний ум, но когда в следующий раз кто-то назвал его "нагрёбышем", Митька, без раздумий, стукнул обидчика по голове тем, что попалось под руку. А под руку ему попалась пустая бутылка от народного напитка "Агдам", забытая кем-то под лавкой...
Обидчик провалялся в больнице с сотрясением неокрепшего мозга около месяца, но что-то у него в голове сдвинулось, и после больницы он в основном сидел на лавочке и крутил воробьям дули. Митьку же забрали в милицию, составили протокол, передали для постановки на учет в детскую комнату всё той же милиции, да и выпустили.
Малолетка...
Маятник качнулся...
К удивлению окружающих, в школе Митька учился хорошо. Хотя, честно говоря, никого это особенно не интересовало - учится чему-то там, да и ладно. К концу четвёртого класса в дедовой хате появилась Митькина учительница. Недоуменно оглядев убогое Митькино жилище, она принялась рассказывать о том, что у мальчика недюжинные способности, надо бы подумать как помочь ему их реализовать, но, наткнувшись на дедов ошалело-нетрезвый взгляд стушевалась, умолкла и быстро ушла, возмущенно стуча каблучками.
В уличной жизни Митька особого участия не принимал. Держался поодаль. В демонстрациях доблести не участвовал в силу субтильного телосложения, но был весьма уважаем за другие качества.
К концу шестого класса Митька перечитал практически всю школьную библиотеку и с удовольствием пересказывал пацанам подвиги пограничника Карацупы и мытарства отрезанной головы профессора Доуэля. Рассказчик Митька был отменный. Пацанам нравилось. Единственная повинность, от которой ему не удалось отвертеться - регулярные походы за боевой славой. Идея похода зарождалась, как правило, в субботу - после трудовой недели, когда утомленный ратным трудом рабочий класс начинал расслабляться. В процессе расслабления выяснялось, что кто-то там, нас - "вокзал", не уважает.... Надо было срочно идти и вправлять "кому-то" мозги, поскольку, этого быть просто не могло. "Вокзал" обязаны были уважать все. Срочно организовывался крестовый поход, из которого возвращались уже поздно ночью - изрядно потрёпанные, но несказанно довольные собой и уверенные, что "мы им дали". Другая сторона, как правило, считала так же. Впечатлений хватало на всю неделю до следующей субботы. В походах принимали участие все способные дать противнику в глаз. Единственным оправданием неучастия в походе была смерть рекрута. Даже физическая немощь не принималась в расчет и, более того, самым активным участником битв был Сильвер. Прозвали его так с лёгкой Митькиной руки, поскольку одной ноги у него не было - отрезало в детстве поездом, и он скакал на костылях. Но в драке ему равных не было. Он так орудовал своими костылями, что к нему просто боялись приближаться, и слух о нем уже давно разнёсся по всему городу. Бойцовских качеств у Митьки не было, но выручала верткость и хорошая реакция. Уворачиваться от летящего кулака, Митька, как правило, успевал и возвращался из походов без особых увечий.
А в конце восьмого класса на Митьку свалилась удача.
Удача явилась в образе двадцатилетней Светки жившей на соседней улице. В свои двадцать, Светка успела побывать замужем и развестись. В силу весёлости характера и любви к спиртному, была постоянно подозреваема мужем в супружеской неверности, бита неоднократно и, наконец, изгнана из супружеского гнезда после того, как муж, бегавший за добавкой, застукал её со своим приятелем в весьма недвусмысленной позе.
Её муж, двадцатипятилетний Витька, даже не стал троекратно кричать "Талак, талак, талак...", а молча вывел Светку за калитку дома, доставшегося ему от рано умерших родителей, поставил лицом на Восток, то есть в направлении дома родной её мамы, и дал могучего пинка в то место, которым Светка имела обыкновение крутить. На этом её семейная жизнь и закончилась.
Вот у этой-то Светки, Митька с парой друзей и сидел как-то за бутылочкой-другой, согласно культурно-развлекательной программы. Плавно разговор перешел на романтически-любовные темы и Митька начал пересказывать ей содержание недавно прочитанного "Собора Парижской Богоматери". Распаленное такой захватывающей историей Светкино воображение, по ходу рассказа начало подыскивать поблизости какого-нибудь Квазимоду, которого она могла бы осчастливить. Но из всех кандидатур оставалась только Митькина, поскольку два его приятеля тихо и незаметно приснули под монотонное бубнение.
Конец истории, я думаю, и так понятен. В самый неподходящий момент, приятели проснулись и засвидетельствовали тот факт, что Митька "развязался", о чем в тот же день стало известно всем близлежащим улицам.
Вечером того же дня к деду заявилась Светкина мать с заявлением, что Светку изнасиловали, а насильник был не кто иной, как Митька. И, либо сейчас Митька со Светкой несут заявление в ЗАГС, либо завтра Светка с матерью несёт заявление в милицию.
Дед на всё это махнул рукой, сказал: " Та няхай..." и пошел к себе под яблоню. Тем дело и кончилось. Брак не состоялся...
Случившееся событие подняло Митькин авторитет на недосягаемую для его сверстников высоту и с того времени Митькино участие в "походах" прекратилось. Его "нет", было вполне достаточным основанием.
Летом того же года умер дед, а вслед за ним, недолго погоревав у окошка, и бабка... Хоронили их "обществом", поскольку гробовых сбережений у них не оказалось. К смерти своей единственной родни Митька отнёсся философски: - "Бог дал - Бог взял".
Вот тут Митька впервые задумался о хлебе насущном, который где-то нужно было добывать. Походив по нескольким организациям, Митька понял, что на работу его не возьмут. Идти и клянчить себе какое-нибудь пособие он считал унизительным. Пока подкармливали соседи, но долго это продолжаться не могло.
Неожиданно случай улыбнулся Митьке.
Как-то вечером, в теперь уже Митькину хибару, ввалился отец его одноклассника, жившего неподалёку. На улице, за огромадный рост его называли просто "Лом". Лом был классным сварщиком. Работая бригадиром на заводе, в свободное время он шабашил. Отбою от клиентов у него не было, варить он мог всё: отопление, решётки, ворота. Какой-то доброжелатель настучал в милицию о его "нетрудовых доходах". Две недели кряду Лом горбатился на даче у начальника горотдела, но после этого, Лома вычеркнули из списков лиц опасных для государства, и он мог работать спокойно.
Лом уселся за стол, вытащил папиросу, закурил, пустил в Митьку густой клуб дыма и спросил:
- Ну и что делать будешь? Воровать?
- Не-а. Работать буду.
- Работник, - скептически хмыкнул Лом, - кто ж тебя возьмет?... - помолчав, - ты говорят, учился хорошо?
- Хорошо...
- Ладно. Мне толковые пацаны нужны. Пойдешь ко мне в подсобники на шабашки. Школу не бросать. Денег на прожитьё заработаешь. Но с жиру не сбесишься. Филонить будешь - выгоню...
Так была решена Митькина судьба в очередной раз.
Маятник качнулся...
Два последних школьных года пролетели незаметно. Митька за это время обучился всем тонкостям сварного дела, стал своим человеком в бригаде, да и вообще, получил кучу всяких, на первый взгляд случайных, но в жизни крайне необходимых рабочих навыков.
Полученный аттестат с достаточно приличными оценками позволял думать об институте. Лом сразу поставил вопрос ребром:
- Или будешь дальше учиться или к чёртовой матери...
Митька поступил на вечернее отделение. После первого семестра все уже знали, что это серьёзный и надежный парень, которому можно поручить всё что угодно. К концу первого курса Митька "втюрился" в частенько встречавшуюся ему в библиотеке блондинку, и события начали развиваться так стремительно, что через три месяца он уже был представлен её родителям. Митьке устроили показательные выступления.
Оказалось, что семейка у неё... ой непростая.
Родители Лены, той самой блондинки, поженились ещё в институте, а после его окончания, у Ленкиного отца началась головокружительная карьера. Специалистов с образованием не хватало, а хороших специалистов тем более, и через десять лет он уже возглавлял крупный завод. Ленкина мать, не работавшая после института ни одного дня, посвятила себя хозяйству и продвижению мужа по служебной лестнице. Всё свободное время она была занята налаживанием контактов с женами городского начальства, встречами с местным "бомондом", завязыванию и развязыванию различных интриг и политических хитросплетений. На всё происходящее у неё был свой взгляд, и в одном она был уверена абсолютно, что её муж по натуре тюфяк, и всем чего он добился в жизни, он обязан ей. В последнее время её потащило в оккультные науки и астрологию. В происходящем она начала видеть некий тайный смысл, толковать который, опять-таки, могла правильно только она сама. Появление в их доме Митьки она восприняла, как тяжкое испытание, в первую очередь для себя. Будущее своей дочери она видела ярко и четко. Никакого Митьки в этом будущем не было. Все Митькины попытки произвести на неё хорошее впечатление были с негодованием отвергнуты. С первой встречи стало понятно, что ладу тут не будет.
Ленкин же отец отреагировал на Митьку спокойно и доброжелательно, а поговорив с ним полчаса на производственные темы, вынес вердикт: парень - что надо.
Так, с переменным успехом, развивались события в течении следующих восьми месяцев и тут, злополучный маятник, который носил Митьку по жизни от одной крайности к другой, опять начал своё движение.
У одной из Ленкиных подруг был день рождения. Отметить его, по сложившейся традиции, пошли в ресторан, небольшой компанией из шести человек. В процессе вечера, когда все уже были изрядно подогреты, на Ленку "положил глаз" сильно подвыпивший рыжий парень из компании сидевшей за соседним столом.
Митька максимально деликатно попытался ему объяснить, что "номер тут не пройдет" и неожиданно получил в челюсть. Завязалась драка. В толкотне и суете, Митька увидел перед собой рыжеватый затылок обидчика, а на тумбочке у колонны, стоящее без дела, знакомое с детства оружие - пустую бутылку. Недолго раздумывая, он схватил её и, что было мочи, врезал по ненавистному затылку. Парень рухнул как подкошенный. Мгновенно воцарилась тишина, круг расступился, а в зал уже входил, кем-то вызванный наряд милиции...
Маятник качнулся...
Судили Митьку по всем правилам юриспруденции.
На выездном заседании народного суда, которое проходило в актовом зале института, разгневанные обвинители, в Митькином лице, клеймили все пороки современной молодежи. Не помогла ни хорошая характеристика с места работы, ни положительные отзывы с места учебы.
Правда за рамками процесса остались два незначительных факта.
Первый заключался в том, что рыжий, уже благополучно залечивший свою голову, был сыном районного прокурора, и "сверху" была дана чёткая и понятная команда "фас". Второй - в том, что, как ни странно, к тому, чтобы Митьке намотали на всю катушку, приложила руку Ленкина мать, бывшая в близких отношениях с председателем городского суда. Видимо таким способом она решила избавить свою дочь от недостойной её партии и, надо сказать, цели она своей достигла.
Несколько обескуражило её то, что после оглашения приговора, её родная дочь, откуда-то прослышавшая о её кознях, повернула к ней зареванное лицо и в запале крикнула на весь зал:
- Добилась дура... ну и получи внука безотцовщину!
Так Митька узнав, что скоро он станет отцом, поехал в колонию строгого режима. К первоначальному сроку, прямо в лагере добавился ещё один за ... да какая разница за что.
Первое время изредка приходили письма от Лома, из которых он узнал, что Ленка бросила институт, родила, и что у него теперь есть сын. Потом письма приходить перестали.
Вернулся Митька в родной город через двенадцать лет.
Пришел к дедовой хате в которой жили незнакомые люди, непонятно как тут оказавшиеся. Митьку никто не узнал, да и трудно было узнать в этом поджаром "волчаре" с цепким взглядом глубоко запавших глаз, того жизнелюбивого Митьку. Он постоял, покурил, затоптал окурок ногой и пошел незнамо куда.
К нему подбежал сопливый пацан:
- Дядя, а ты кто?
- Митька, - подумав, неуверенно сказал Митька и пошел прочь.
В тот же вечер на вокзале он познакомился с промышлявшей там шалашовкой Соней. По этому поводу выпили, и Соня пригласила его к себе домой. Жила она на другом конце города. Жила одна. Митька остался на ночь, а потом остался совсем.
Они прожили полтора года... потом, Соня как-то не вернулась. Утром Митька поехал разыскивать её на вокзал. Оказалось, что Соня вечером попала под проходящий товарняк. То ли сама свалилась пьяная, то ли толкнул кто... Бог его знает.
После этого Митька поставил на себе жирный крест.
Маятник качнулся...
Наследников у Сони не было и на её дом никто не претендовал...
***
Пробуждение было мгновенным.
Переход от сна к бодрствованию занимал не больше секунды, но за эту секунду, сердце сжалось от чего-то ещё несвершившегося, но неминуемого... всё тело покрыл липкий пот, горло, схваченное невидимой рукой, сипело, стараясь ухватить и протолкнуть в лёгкие хоть немного воздуха, озноб сотрясал всё тело...
Митька с трудом поднялся и покрутил головой, пытаясь сообразить где он. К горлу подступила тошнота. Такого с ним давно не было.
- Сука Марат... отравил курва, напрочь, - пробормотал Митька и, протянув руку, нащупал кружку с водой стоявшую на табурете. Потрясун колотивший его усилился, а от воды стало ещё хуже. Тускло забрезжила мысль: " В сапоге... я же принёс...".
Он с трудом поднялся. Судороги выкручивали все мышцы.
Митька упал на колени и пополз к входной двери. У входа он сунул руку в грязный рваный сапог - есть. Митька вытащил из сапога бутылку, привалившись спиной к дверному косяку, ощупал её и завыл от бессильной злости. Это было домашнее вино. Бутылка была заткнута резиновой пробкой. Надо же было так облажаться.
Он вытащил пробку зубами и припал к горлышку. Вместе с тёплой, отдающей кислятиной и плесенью влагой, в Митьку вливалась жизнь. Дрожь понемногу утихла, дыхание выровнялось, сердце перестало колотиться. Митька знал, что это ненадолго и надо что-то предпринимать, но сил не было. Хотелось просто сидеть вот так, тихо и незаметно... и чтобы никто его не трогал и даже не видел... и он никого трогать не будет... и никто ему не нужен...
Митькина голова свесилась на грудь, и он захрапел.
...синеватая дорожка лунного света, пролегавшая от окна к Митькиным раскинутым ногам, внезапно исчезла, и Митька понял, что кто-то заглядывает в окно.
- Кто? Почему Тяпа молчит? - он с трудом разлепил веки и поднял голову...
Растопырив руки, за окном стоял мужик, в наброшенном на плечи плаще с капюшоном. И хотя лицо его скрывала тень - черная, непроглядная... из этой тени на Митьку строго смотрели два светящихся глаза... по небритому подбородку стекала слюна и пена, раззявленный рот пытался что-то выкрикнуть...
Митька нашарил бутылку и, что было сил, пустил её в окно. Раздался звон разбитого стекла, глухо залаял разбуженный Тяпа. Митька утер пот со лба...
- Померещилось....
В последнее время Митька всё чаще видел эти глаза.
Рыжий неотступно преследовал его, не давая забыть о их последней встрече...
...После того как Соня, вначале обрадованная тем, что у неё появился постоянный мужик и неделю выжимавшая из Митьки все соки, в предельно откровенной форме объяснила ему, что кормить его она не намерена, Митька подался на рынок. Постоянной работы найти он и не надеялся, а подшабашить... да ё...моё - этого добра тут было навалом.
Через пару недель Митька прибился к бригаде таких же социально-неустроенных типов и на кусок хлеба с кружкой пива зарабатывал регулярно. Кое-что перепадало и Соне.
Однажды, выходя из ворот рынка с приятелем, он нос к носу столкнулся с рыжим.... Тем самым, из-за которого он отбарабанил свои двенадцать лет. Выглядел тот не блестяще... потрёпанная одежда, сутулая худая фигура, характерный блеск глаз...
Диагноз Митька поставил с ходу: "Наркота...".
Видимо в лице у Митьки, что-то изменилось, потому что приятель, уставясь не него, спросил:
- Ты чего? Деньги потерял?
Они прошли шагов десять, потом Митька спросил приятеля:
- Ты этого мужика... ну который сейчас прошел, знаешь?
- Да так... в лицо. Пахан у него был прокурором, бабок было немеряно... Жил в своё удовольствие - тачки, девки, гульки... всё можно..., а потом на иглу подсел - ещё кайфу захотелось. Ну и вот... маму родную продаст за ширку.
- А живёт где? Часто тут бывает?
- Не знаю... да на кой он тебе? - потом заглянув Митьке в лицо. - Старые дела?
- Угу... старые.
С этого дня у Митьки появилась цель.
Месяц он следил за рыжим. Он узнал, что зовут его Николай, живёт он сейчас на квартире, которую оплачивает его сестра приезжающая из другого города. Выяснил круг его связей, маршруты, распорядок дня, привычки.
Спешить Митьке было некуда. Зона приучила к осторожности. Единственное чего он боялся - столкнуться с рыжим нос к носу и спугнуть. Однажды это произошло, но рыжий, блаженно улыбаясь, скользнул по Митьке взглядом и прошел мимо, не узнав. Сыграть бы он так не смог, в этом Митька был уверен.
Долгими ночами Митька курил и обдумывал план мести. Такой, чтобы каждый день этих двенадцати лет икнулся рыжему пидору. Поэтому такая банальщина, как превращение в калеку или убийство - отметалась сразу. Не стоило это Митькиной изуродованной жизни. Тут нужен был творческий подход...
***
Познакомиться с рыжим и войти к нему в доверие оказалось проще простого.
Для этой цели Митька купил "дури", забил пару папирос и как-то, расположившись неподалёку от рыжего, пившего пиво у базарной забегаловки, закурил. Мгновенно учуяв знакомый запах, тот сделал стойку, подошел к Митьке и вопросительно-жалобно промычал:
- Пошабим? У меня с бабками напряг. Я отдам.
Митька, без лишних разговоров, достал вторую "заряженную" папиросу и отдал ему.
Через пару дней история повторилась. Рыжий многословно и пространно извинялся за свою временную несостоятельность, но Митька без всяких рассуждений протянул ему косяк.
В этот раз они уже разговорились. Потрепались о том, о сем... о жизни вообще и её частностях и в конце договорились встретиться здесь же на следующий день.
На следующий день денег у рыжего не было.
Митька купил ему пива и достал папироску. Рыжий изумлённо уставился на него:
- Ты что, в Гуманитарном фонде работаешь?
- Грузчиком я работаю Коля. Грузчиком. А это... - Митька пренебрежительно махнул рукой на папироску, - это мне на халяву достаётся.
Глаза рыжего суматошно забегали. Он притиснулся к Митьке и, понизив голос, зашептал:
- Откуда. Расскажи. Я ж могила.... Там присоседиться нельзя? А то мне совсем худо, а денег нет. И сеструха... сука, не едет.
Чем старательней Митька уклонялся от ответа, тем сильнее разгоралось любопытство и интерес рыжего. И, наконец, через несколько дней Митька "раскололся" и рассказал рыжему "историю", как он случайно наткнулся на склад, в котором цыгане, держатели притонов, хранят свой товар, на случай облавы и прочих неприятностей. И чего там в этом складе только нет: и соломка, и дурь, и кокнар... уже готовый....
Митькин рассказ погрузил рыжего в столбняк. В его лихорадочно засиявших глазах можно было видеть отблеск всех этих несметных сокровищ.
- И это... что, можно взять? - заикаясь, спросил он.
- Понемногу можно. Так, чтобы незаметно. Охраны там нет. Место нехорошее, потому и не ходит туда никто.
- Митя... брат. Покажи. Христом Богом прошу. Век на тебя работать буду. Что хочешь сделаю. Я же художник классный. Очухаюсь - отработаю.
Митька начал объяснять насколько это опасно. Если цыгане прознают - конец обоим, у них разговор короткий - перо в бок. Но всё было бесполезно. Наживку рыжий заглотил, аж по самые эти самые....
Идти договорились на следующее утро. Пораньше, часика в четыре, когда все ещё спят...
Местом «склада» Митька выбрал бомбоубежище, расположенное на территории брошенной шахты. Место действительно было "нехорошим". Две недели Митька наблюдал за входом и ни разу он не видел, чтобы кто-то пытался проникнуть внутрь. Поговорив с поселковыми пацанами, он узнал, что два года назад в бомбоубежище нашли труп мужика без головы и с тех пор, мужик так и ходит вокруг -