Две недели мы сидим без работы.
Мы - это бригада выездных фотографов городского фотообъединения "Луч".
Несмотря на такую громкую формулировку действительность довольно прозаична, если не сказать - убога. Бригада состоит из двух человек, один из которых - ваш покорный слуга, а второй - мой старинный приятель, который и втравил меня в эту историю. Зовут его Сергей, но все, включая жену Лилю, предпочитают называть его просто Пендюх.
Прозвище имеет длительную эволюцию.
Пендюхова бабка настаивала, чтобы внука назвали Пантелеем. Мать его - женщина упорная и твердая характером, вопреки бабкиной воле, дала сыну имя Сергей. Бабка не смирилась; она упорно твердила Пантелей, а отсюда образовывался Пантюшка и всякие другие уменьшительные. Вслед за бабкой его так стала называть вся улица, на которой прошла большая часть сопливого детства. С годами Пантюшка превратился в Пендюшку, а затем и в Пендюха. Правда, встречались вариации типа Пенчо и прочий гурманский выпендреж, но в основном, как я уже сказал, все его называли просто Пендюх. Надо заметить, что Серёга воспринимал это с присущим ему оптимизмом, совершенно не обижался и искренне считал прозвище своим вторым именем. Вот он и был фотографом номер один, а значит - мастером в нашей бригаде. Я довольствовался скромной ролью подмастерья.
Фотографом я стал совершенно случайно.
После прихода Горбачева, когда в стране начали происходить всякие диковины под названием "перестройка" и "ускорение", приключилась ещё одна напасть, повергшая всех в столбняк. Называлась она " антиалкогольная кампания". От тех времён в народной памяти остались образы вконец озверевших очередей, да заунывная частушка:
Hа трибунах становится тише,
Ходит трезвою всякая тварь.
Это сделал наш ласковый Миша,
Генеральный он, наш секретарь.
Я в те времена работал ресторанным музыкантом - "лабухом" и собирался проработать им много лет. Но тут, рестораны, словно по мановению волшебной палочки, опустели. Народ не желал веселиться на трезвую, а тем более, заказывать музыку, и через некоторое время мы оказались не у дел. Небольшие денежные запасы позволили протянуть пару месяцев, но они подходили к концу и нужно было срочно что-то предпринимать.
Тут-то и появился Пендюх.
Собственно, он никуда и не исчезал, виделись мы довольно регулярно, а точнее каждый день. Обычно он являлся под вечер, как раз в то блаженное время, когда я устраивался на диване с книгой. Открыв дверь, я опять валился на диван. Он входил, некоторое время сидел молча, а затем задавал всегда один и тот же вопрос.
- Чем занимаешься?
На что следовал один и тот же ответ.
- Читаю.
Серёга подходил, вслух прочитывал название книги, некоторое время осмысливал, и вдогонку шла реакция.
- Пошли, пошляемся.
Шляться мне, обычно, не хотелось, но он, всякими ухищрениями, всё-таки вытаскивал меня из конуры.
Зачем я был ему нужен? Серёга везде был своим человеком, центром внимания. Несмотря на то, что Пендюх за всю жизнь едва ли прочитал десяток книг, он был потрясающим рассказчиком. Довольно часто мы с ним влипали во всякие дурацкие истории, но когда на следующий день я слушал пересказ этих событий в его исполнении, я валялся вместе со всеми, как будто меня там и не было. Пендюх мог держать любой зал, без особого напряжения, часа три. Вдобавок ко всему, он обладал вполне кинематографической внешностью - был похож на Боярского. Проблем с женским обществом у него не было никаких. Я исполнял вторые роли, что, впрочем, меня вполне устраивало.
В этот раз он заявился рано утром и с порога приступил к делу.
- Ты фотографировать умеешь?
- Вообще-то, умею.
Как и любой нормальный человек, я имел фотоаппарат "Зенит", что-то им снимал, потом запирался в ванной и печатал фотографии паршивого качества. Естественно, черно-белые. Цвет в то время был уделом профессионалов. Пендюх был цветник. Фотографии у него зачастую получались желтые, синие, зелёные - но ведь цветные? Наш неизбалованный "кодаками" народ считал всё это нормальной цветной фотографией.
- Значит, дела такие, - продолжал Пендюх, - я ушел из ателье, буду работать выездником. Нужен напарник. Работа класс - план на месяц семьсот рублей. Сдал - хочешь, гуляй, хочешь, работай на себя. Вольный стрелок. Где ты эти деньги будешь собирать - никого не волнует. Да ещё и зарплату получишь.
- А семьсот, это много? - предложение меня несколько озадачило.
- А семьсот, это детский садик средних размеров, детишков на сто двадцать.
Поразмыслив, я согласился.
За время вольготной жизни музыканта я привык к свободе, и перспектива оказаться под чьим-нибудь чутким руководством меня абсолютно не грела.
Свершилось всё в течение одного дня.
Я был представлен администрации "Луча" и зачислен в штат, в качестве ученика фотографа. Моим "гуру" считался Пендюх, который должен был сделать из меня мастера, способного приносить пользу Родине.
Работа действительно оказалась замечательной. У Серёги уже были установившиеся отношения с несколькими детскими садиками и школами. Периодически обслуживая их, мы обеспечивали "Луч" планом, а себя довольно неплохим, по тем временам, заработком. Правда, было одно "но" - в летний период, с завершением "последних звонков", работы для выездников не было до самой осени.
Вот поэтому, уже две недели мы и сидим без дела.
В данный момент мы сидели в загаженном донельзя дворе кафе "Волна" и потягивали прохладное, ещё не успевшее нагреться, пиво. Торговлю пивом в те "безалкогольные" времена администрация заведения пробила благодаря тому, что во дворе кафе жарились шашлыки. А какой шашлык без пива? Даже самые махровые, замшелые борцы с алкоголизмом понимали, что шашлыка без пива не бывает. Правда, если кто-то думает, что любой мог вот так, зайти в "Волну" и сказать: "Дайте-ка мне пару бутылочек...", то он глубоко ошибается. Пиво приобреталось через Юру - умственно болезного человечка метрового роста, почти не умевшего говорить и неожиданно реализовавшегося в пивном бизнесе. Пиво в кафе стоило тридцать семь копеек. Юре выдавались деньги из расчета полтинник за бутылку, и через пару минут Юра возникал с вожделенными бутылками в руках. Как он делил эти деньги с толстой Ниной официально торговавшей пивом, нас не интересовало. Но в случае какой-либо неприятности с органами Нина валила всё на Юру, с которого, как понимаете, взять было нечего.
Мы приканчивали по второй, когда в воротах, обшаривая пространство шакальим ищущим взглядом, возник Лёха - фотограф соседней бригады.
- Пошли, скорее! Чего расселись? Меня за вами прислали! - заорал он, не дав себе труда отдышаться.
Пендюх - великий гуманист, не обращая внимания на его наглый тон, не спеша, открыл бутылку и протянул запыхавшемуся Лёхе.
- Чего ты пенишься?
- Да вы что? Сегодня собрание. Директор новый, знакомиться будет. Все уже собрались, а вас сверху засекли.
Точно. Окна директорского кабинета выходят, в аккурат, на двор "Волны" и видно какая-то добрая душа доложила, что бригада Пендюха, вместо того чтобы сидеть на собрании, в полном составе пьёт пиво. Хотя, лично я никакого объявления о собрании не видел. Не обязаны ведь мы каждый день бегать в контору, чтобы узнать "а не будет ли у вас завтра собрания?".
Обсудив эту тему, мы поднялись и потащились по уже разгулявшейся июньской жаре на четвертый этаж, в кабинет директора. Постучав и спросив разрешения - вошли. Все уставились на нас. Действо было в самом разгаре.
За директорским столом сидел мужчина лет сорока пяти, на лице которого большими буквами было написано, что он жил и живет нелёгкой и непростой жизнью. Каждая прожилочка, каждый набрякший сосуд кричал об этом. Рубашка цвета осеннего утра, номенклатурный галстук и значок районного депутата на лацкане пиджака. Дополняли картину мешки под глазами и редкие рыжеватые волосы.
Он оценивающе оглядел нас, умело выдержал паузу, встал из-за стола, прошелся кавалерийским шагом к окну, с тоской поглядел на зовущий снизу двор "Волны", облизнул губы и устало произнёс.
- Ну вот, полюбуйтесь, товарищи. В то время как наше объединение не выполняет не только месячный, но и квартальный план, в то время как мы отстаём по важнейшим показателям, некоторые, - он обличительно мотнул в нашу сторону головой, - сидят и пьют пиво.
Сразу стало понятно, что план объединения завалили именно мы и именно сейчас, сидя во дворе "Волны". Я уже видел себя висящим на "Доске позора", на которой всегда красовалась одна и та же фотография лаборанта Севы. Там же значилось, что Сева - сильно пьющий и прогуливающий по этой причине работу. Позор! Фотография висела уже года два, а Сева всё так же работал и всё так же пил. Снимали его для доски здесь же, и печатал свою фотографию он сам.
Пендюх разразился ответной речью:
- Конечно! Как материалы со склада раздавать, так по ателье всё расходится. Как химию получать - выездники последние! А как за план пороть, так нас первых? Хватит! Натерпелись! Рассчитаюсь к чертовой матери, уйду на патент!
Эту домашнюю заготовку он выкрикивал при каждом удобном случае и, как правило, она срабатывала. Сказанное было недалеко от истины, все это понимали, но на патент его отпускать не хотели. Так от него была хоть какая-то польза, а от патентщика "Лучу" один вред. И, наконец, новый директор ещё ни разу этого спича не слышал.
- Не надо горячиться, товарищи, - примирительно произнес директор.
- Надо искать консенсус, - он с явным удовольствием выговорил горбачевский неологизм.
- Вот, товарищ, - он заглянул в список, - Хабибуллин - тоже уверял меня, что план слишком большой. Ну и что? Мы вчера сели в кабинете и с девяти утра обсуждали эту проблему. Пошли, пообедали, заперлись и опять обсуждали. И, в конце концов, пришли к консенсусу. В восемь вечера, но пришли! - он победно оглядел присутствующих.
- Я вам так скажу. Я производственник. На мясокомбинате, где я работал главным инженером, я наладил производство и здесь налажу. Чего бы это мне не стоило.
По кабинету прокатился гул. Это как же нужно обидеть партию и правительство, чтобы тебя с главного инженера мясокомбината пнули в "Луч"?
- Ну что же, на этом давайте наше первое собрание считать оконченным.
Народ с шумом и гулом начал подниматься со стульев. Директор внимательно посмотрел на нас с Пендюхом.
- А вас, товарищи, я попрошу задержаться.
( Ну, чистый Мюллер.)
Все вышли.
В кабинете остались мы, директор и какой-то мужик, которого я сначала даже не заметил. Мужик сидел в углу и весь его вид говорил, что он только что вернулся с рыбалки. Брезентовая куртка и резиновые сапоги были заляпаны грязью, хотя уже месяц не было ни одного дождя. Дополняла костюм шляпа подобная тем, какие носят наши солдаты на юге и трёхдневная щетина. В целом вид его был колхозно-неряшливый.
Оказалось - я не ошибся.
- Познакомьтесь, - сказал директор, - это парторг совхоза "Светлый путь".
Мужик встал, протянул руку и представился.
- Иосиф Семёныч.
Мы расшаркались в свою очередь.
- Ребятушки, выручайте, - заискивающим тоном обратился он к нам, - через неделю едет комиссия обкома, а у меня наглядной агитации с гулькин хрен. Нужно срочно сделать доску почета передовиков. Поможете? - он с надеждой посмотрел на нашу краснознаменную бригаду.
Пендюх одел на себя задумчивую физиономию и начал вслух прикидывать - поможем мы или нет. По расчетам выходило, нет - не поможем.
- А вообще, где этот ваш "Путь..."?
- Так недалеко, километров шестьдесят. В аккурат, между Казановым и Макеевкой. Доставку туда и обратно, само собой, я обеспечу. Оплату прямо завтра переведём.
- Как переведем? - возмущению Пендюха не было предела. Ехать за шестьдесят километров на шабашку, это куда не шло, но работать по безналичному расчету - ищи дураков.
- Значит так, соколы мои! - подключился директор, - В этом месяце вы не сдали ни копейки и вряд ли сдадите. А у них заказ сразу, на тысячу без малого. Пятьдесят с лишним портретов тридцать на сорок. На вашем месте я бы не выёживался, - и он многозначительно постучал карандашиком по графину.
Как расценивать этот стук было не совсем понятно, но тут опять вступил парторг.
- Поехали - за мной не заржавеет. Посидим, отдохнем, подкину чего-нибудь, хозяйство у нас богатое.
- Ладно, - вяло согласился Пендюх, - поехали. Только, мне бы аванс получить, - обратился мой "гуру" со скорбным видом к директору, - уезжаю, а дома ни копейки.
Эта душераздирающая сцена предназначалась в основном парторгу, но мне она тоже понравилась.
- Иди в кассу, скажи, что я разрешил - пятьдесят рублей. Но смотрите, чтобы всё в порядке : - и он опять постучал по графину карандашиком.
Мне аванса не полагалось, поскольку я был учеником.
За деньгами зашли в кассу.
Кассирша долго шарила в сейфе, сунула Пендюху ведомость и после того, как он расписался в получении, грохнула перед ним тяжелый мешок с пятаками. Там было ровно пятьдесят рублей. Мешок весил килограмма два.
- Ты чего, Люсь, офонарела? Чего я с ними делать буду, нищим раздавать? - взвился Пендюх.
- Других нету, - ответила Люся и захлопнула окошко.
Семёныч ждал нас у выхода из Дома Быта.
- А где транспорт? Надеюсь, не на бричке поедем? - поинтересовался я.
- Обижаешь, - ответил парторг и указал рукой на УАЗ, облепленный грязью так, словно его не мыли с момента сотворения. Скривившись, мы полезли на задние сидения. За рулем сидел сумрачный малый, никак не отреагировавший на наше появление. Парторг уселся рядом с водителем, и мы тронулись.
- Крути налево, - скомандовал Пендюх, - за аппаратурой заедем.
Водила вопросительно глянул на парторга и, после его кивка, повернул налево.
За аппаратурой заезжали к Пендюху.
Лиля была дома. Увидев Серёгу, она возвела глаза к потолку и запела заунывную песню о том, как хотела сходить на рынок, а дома денег не оказалось, потому что Пендюх все выгреб и ничего не оставил. Акын в халатике. Народное творчество.
Эта сцена была частью традиции, все участники к ней привыкли и устраивали ее по привычке. Пендюх молча полез в свой кофр, который везде таскал с собой вместо сумки, достал мешок с деньгами и метнул в Лильку. Та попыталась увернуться, не успела и, сраженная мешком, рухнула на пол.
Такого эффекта Серега не ожидал. Он присел рядом и начал её успокаивать. Пока они сидели на полу и рассматривали наливающийся на Лилькином плече синяк, я собирал аппаратуру.
Аппарат, зонтики, штативы, вспышки, переноски, тряпки для фона и ещё куча всякого барахла, которое фотографам приходится таскать с собой, для того чтобы сделать что-то более-менее приличное.
- Так мы едем или вы любовью займетесь? - поинтересовался я, поскольку всё было готово, а эти голуби всё ещё сидели на полу и чистили друг другу перья.
- Лилёк, я уезжаю в командировку, в колхоз. Возможно дня на три, так что справляйся тут сама. Очень ответственное задание, - обречённо произнес Пендюх и поднялся.
- Ты, может, мяса оттуда привезёшь? Я тогда на рынок не пойду сегодня, - Лиля, как всякая женщина, мыслила чрезвычайно практично.
- Пендюх выглянул за дверь. Парторг топтался возле УАЗа, курил и нетерпеливо поглядывал на часы.
- Командир! А поросёнка можно будет организовать?
- Можно. Поехали, время поджимает.
Лиля сунула Пендюху мешок, в котором, по её представлениям, должен был поместиться поросёнок, мы заняли места в УАЗе, кое-как разместили аппаратуру, и отправились в совхоз "Светлый путь".
***
Разбитая дорога местами переходила в очень разбитую.
Проехав указатель, на котором значилось "...етл....пу...", мы решили, что наша цель близка. На деле оказалось - ничего подобного. Водила начал вздыхать, ерзать и издавать звуки свойственные живому существу, у которого сейчас случится неприятность. Впереди показалась речка. Моста через неё не было. Вернее, он был, но наполовину разобранный.
- Комиссию ждем? - догадливо спросил Пендюх.
- Ждём, мать их так! Перекрытия ещё позавчера должны были подвезти. Старый мост совсем негожий был.
- Зато этот красавец, - поддержал я.
Парторг хмуро покосился на меня и промолчал.
Между тем, УАЗ, забирая куда-то вправо и вниз, спустился к реке.
- Слышь, Семёныч, я за трактором больше не побегу, - подал голос водила.
Стала понятна причина необыкновенной грязности их машины и хмурости водителя. Переправляться предстояло через брод.
- Стёпа, ты с разгончику, проскочим, - не очень уверенно посоветовал парторг.
Стёпа пульнул в лобовое стекло матюком, врубил оба моста, и мы изобразили иллюстрацию переправы через Березину. На самой середине ход машины замедлился, вода начала затекать в кабину, но Стёпа даванул и УАЗ выскочил на другой берег.
- Ну вот, а ты говоришь, - с облегченьем выдохнул парторг, однако Стёпа его восторгов не разделил. Он выбрался из машины, обошел её вокруг и заглушил двигатель.
- Приехали, вылезайте.
Правое заднее колесо было спущено, и в нём торчала здоровенная железяка. Стёпа ухватился за неё, покачал и выдернул.
- Зуб от бороны. Кому бы рожу набить? - он рассеянно поглядел на нас, затем по сторонам в поисках объекта для мордобоя. Не найдя такового, Степан полез за домкратом и запаской.
- Стёпушка, - чрезвычайно ласково окликнул его Семёныч, - я, помнится, тебе три штуки давал, а израсходовали только две. И где же ещё одна?
Стёпушка достал из под сидения бутылку с мутной жидкостью и подал парторгу. Оттуда же был извлечен бумажный сверток, в котором оказались хлеб, лук и сало. Джентльменский набор. Семёныч извлёк из пакета три пластмассовых раздвижных стакана, раздал нам, разлил содержимое бутылки, нюхнул и покрутил головой.
- Чистый спирт!
"Чистый спирт" благоухал так, что в радиусе десяти метров должна была передохнуть вся летучая и ползучая фауна. Я тоже нюхнул и компетентно спросил.
- Буряк?
- Он, родимый. Сахару-то, нету. У меня бабка раньше с сахарку такой продукт делала, куда там вашим коньякам.
Сахар был по карточкам. На душу населения в месяц полагалось два килограмма. Хочешь - чай пей, хочешь - "продукт" гони, если не поймают.
- Ладно. Предлагаю тост - за нашу Советскую Конституцию! Самую справедливую Конституцию в мире, - Семёныч выставил свой стаканчик на манер факела американской статуи Свободы.
- Попали, - подумал я, - сейчас под эту бутылочку мы прослушаем политинформацию о реваншистских планах Пентагона и его приспешников.
- Согласно первой статьи нашей Конституции, каждый советский человек имеет право выпить и поговорить, - и он, не чокаясь, заглотал свой стаканчик.
У меня отлегло от сердца, Семёныч оказался нормальным. Мы с Пендюхом поддержали тост. По крепости напиток действительно приближался к спирту.
- Эта штука будет посильнее "Фауста" Гёте, - продемонстрировал свою образованность Серёга, жуя сало с луком. Но на Семёныча фраза впечатления не произвела. Он разлил по второй порции и закинул пустую бутылку в кусты.
- Теперь, очевидно, за Коммунистическую партию? - уточнил я, предполагая попасть в тональность праздника. Парторг неожиданно обиделся.
- Ты, не очень-то, у меня партийный стаж тридцать один год.
- Семёныч, а ты Ленина видел? - глядя на него прозрачными детскими глазами, спросил Пендюх.
- Видел, - серьёзно ответил парторг, сплюнул, выпил вторую порцию и начал собирать остатки закуски.
Мы тоже выпили, сложили свои стаканчики, и пошли к машине, которую Стёпа уже поставил на ноги. Я посмотрел на часы, было около двенадцати.
- Двенадцать? - уточнил Стёпа, глядя на солнышко, палившее с таким остервенением, словно оно решило удесятерить действие выпитой бутылки.
- Да-а, рановато он начал. Будет дело.
- Это что, у вас, народная примета такая? - простодушно спросил я.
- Сам увидишь, - Стёпа не стал вдаваться в подробности.
Мы уселись в УАЗик и двинулись дальше.
Машина въехала на чистенькую, засаженную тополями улицу. Кое-где виднелись лежащие в тени собаки, да ковыряющиеся в пыли куры. Ни одного человека на улице не было.
- А где народ?
- Народ? Народ в поле, все на работе, - ответил Семёныч.
- А снимать, кого будем?
- Передовиков. Вечером, часиков в семь все соберутся. Жара спадет, и начнем.
- А до семи, груши околачивать будем?
- Зачем? - всерьёз удивился парторг, - У меня посидите. Сейчас всё организую. Снимать будете в правлении. Завернём туда, барахло ваше оставим и ко мне.
Пренебрежительное "барахло" покоробило мой слух. Я отвернулся к окну. Мелькали крашеные изгороди, побеленные стволы деревьев, ухоженные дворы. Картина называлась "Социалистический рай ?6".
- У вас всегда так или к комиссии подготовились? - отмазался я за "барахло".
- Почему к комиссии? У нас всегда так, сами тут живём.
Да мы везде "сами живём", но такого я ещё не видел. Не зря сюда обком везут.
УАЗ подъехал к зданию правления. Я ухватил пару сумок, выбрался из машины и едва не уронил свою ношу. Было от чего обалдеть:.
Перед зданием стояла точная копия скульптуры Мухиной "Рабочий и колхозница". Высотой она была метров шесть и изготовлена, насколько я понимал, из чистейшей бронзы.
- В Москве заказывали? Она же стоит, наверное, как два ваших колхоза?
- Не колхоза, а совхоза, - поправил меня парторг, потом перевёл взгляд на монумент.
- А-а, это? Это сами. На досуге балуемся.
Скульптура сияла под лучами летнего солнца так, что глазам было больно смотреть. Я, всё ещё сомневаясь в её реальности, обошел вокруг, поколупал горячий металл. Всё было вполне материально.
- А чего вы мост себе не сделаете, как в Питере, из чугуна? Да парочку колонн ростральных на речке поставить бы надо.
- Руки не доходят, - скромно потупился парторг, - работы много.
Мы вошли в правление. Здесь нас ждала привычная картина: зашарканный, давно не крашенный пол, серая штукатурка на стенах, пустая доска почета, на которой и будут красоваться наши работы.
- А вот тут у нас "красный уголок", - парторг распахнул перед нами дверь.
Уголок оказался действительно "красным".
Все стены были задрапированы алым кумачом. В углу - непременный бюст Ленина. В другом углу - тот же Ленин, но уже в полный рост, с простертой в будущее рукой. Возле него, на стене, мигала неоновая надпись - "Так говорил Ленин". С другой стороны была прикручена табличка "Не влезай - убьет". Дополняли обстановку "уголка" огромная трибуна с гербом СССР и "кинотеатровские" кресла из кожзаменителя ядовито желтого цвета.
- Семёныч, у вас шефы институт психиатрии? - озираясь, спросил я.
- Да нет, шефы у нас завод резинотехнических изделий. Они нам галоши на праздники дорют, - Семёныч явно не понимал, что меня смутило.
Раздалось какое-то шуршание, и из-за трибуны вышла бабулька в синем халатике, с ведром в руке. В другой руке она держала трубу от пылесоса с надетой на неё щеткой. Лицо её было не то чтобы знакомо, но явно очень кого-то напоминало.
Отрадно. Всё-таки, в этом колхозе кроме нас есть ещё кто-то живой.
- Не колхозе, а совхозе, - косо взглянув на меня, пробурчал парторг.
Я машинально кивнул, а внутри у меня что-то ёкнуло.
- Сыночки, вы откудова будете? Семёныч, тебя тут всё утро обыскались, я же им говорю, что в город уехал, так они не верят, шибко на меня серчали, я тут сейчас у Володеньки вытру и пойду, он всегда наследит, а я вытирай, как будто делать мне больше нечего, да ещё этот дождь проклятущий, а я ему говорю и не ходи никуда, от неслух уже ж, и обед прошёл, а я поросятам не задала.....
Она продолжала что-то бубнить под нос, а я вспомнил.
Вспомнил! где я видел эти выпученные от базедки глаза, это круглое лицо, обрамлённое седыми космами.
- Ты, Константиновна, быстро убирайся, а то ребятам приборы поставить надо, - поторопил её парторг.
Константиновна достала из ведра тряпку, отжала её, набросила на щётку пылесоса как на швабру и принялась проворно протирать пол у ног Ленина.
Я повернулся к Пендюху. Он стоял у стены и задумчиво следил за тряпкой. Потом поднял взгляд на меня, прижал палец к губам и шепнул.
- Крупская?
Я утвердительно кивнул головой. Хотя здравый смысл подсказывал, что ей должно быть лет сто двадцать. Бабка же выглядела не больше чем на шестьдесят пять.
Краем глаза я уловил какое-то новое движение и, в тот момент, когда я поворачивал голову, мне показалось, что гипсовый Ленин приподнял ногу, давая протереть под ним пол.
- Семёныч, а настоечка твоя не на мухоморах?
Это бы всё объяснило. Самогонка по жаре, да ещё с какой-нибудь дрянью.
- Ни в коем разе, - обиженно проворчал Семёныч, - обижаешь. Нешто я индеец, какой?
Константиновна закончила. Сняла тряпку, сунула в ведро:
- Всё, я хочу кофе, - с этими словами, она, повесив ведро, словно дамскую сумочку на руку, прошла к выходу, кокетливо поводя выпученными глазами.
- Ну, чего, ребята? Располагайтесь, где вам удобно, - засуетился парторг.
Лично мне было бы удобно где-нибудь километров за триста от этого места, но деваться было некуда. Мы начали расставлять аппаратуру.
- Я пойду, распоряжусь насчет обеда, а вы, как закончите, садитесь в УАЗ, Стёпа вас привезет куда надо, - с этими словами он вышел.
- Серый! У меня червонец есть. Давай дадим Стёпе, чтобы нас до трассы подбросил. Серый, тут шиза стопроцентная, - горячо зашептал Пендюх, разворачивая переноску.
- Никуда он нас не повезет. Это всё одна компания. Уйти нам не дадут.
В этот момент раздался стук в дверь. Вошла Константиновна.
- Ребятки, сфотографируйте бабушку, а то в город ехать далеко. Помру, а карточки на могилку не будет.
Мы переглянулись. Вроде бы всё нормально, разговаривает как человек. Пендюх взял свой привычный рабочий тон.
- Давай, бабулька, сделаем из тебя красавицу, как невеста будешь.
- Во-во, сыночки, мне как невесту, токи на честь не покушаться, - бабка хихикнула и вышла за дверь. Пендюх обернулся ко мне.
- Психи они тут все. И мы психами станем.
Дверь открылась и Константиновна возникла в проёме.
Её не было секунд двадцать, но за это время халат сменился на белоснежное подвенечное платье, пышную седую прическу украшал венок из белых цветов, а в довершение, через плечо была перекинута алая лента, на которой переливалась золотом надпись "Лучшая доярка". Оглядев наши оторопевшие физиономии и решив, что мы в полном восторге, она сделала рукой успокаивающий жест - секундочку. Константиновна повернулась к нам спиной и начала что-то втаскивать в комнату из коридора. Это что-то, видимо было достаточно тяжелым, но она справилась.
Это был здоровенный, обитый черным шелком, гроб.
- Да помогите же! - она с негодованием повернулась к нам.
Мы помогли дотащить гроб до стены и установить вертикально. Она стала к нему спиной и, сделав шаг назад, оказалась внутри всех этих рюшечек, кистей и бахромы. Затем старушка поправила складочки на платье, венок, обратила взгляд на нас и улыбнулась улыбкой Ким Бессинджер.
- Готова.
- Бабушка, а может как-нибудь иначе, - попытался вразумить её Пендюх.
- Я лучше знаю. Я ведь сказала - мне на могилку. Снимайте, - в её голосе появились капризные нотки.
Я поправил зонтики, Пендюх приник к видоискателю и нажал на спуск. Ярко мигнули вспышки. Бабка заорала так, что с потолка посыпалась штукатурка. Наверное, она никогда не видела блицев. Константиновна проворно выбралась из гроба, наклонила его и поволокла за собой, приговаривая:
- Фулиганы! Пужают старушек, креста на вас нету, ироды.
Чтобы прийти в себя, мы посидели минут пять в желтых креслах. Затем я осторожно выглянул в коридор. Бабки нигде не было. Мы вышли на улицу. Стёпа сидел в машине и курил сигарету. Увидев нас, он призывно замахал рукой.
- Ну, вы чего так долго? Поехали, а то Семёныч ругаться будет, что задержались.
- Стёпа, а чем вы тут вообще занимаетесь? - запустил я пробный шар, дабы не ехать в молчании. Стёпа радостно откликнулся.
- Так, у нас хозяйство большое. Ферма молочно-товарная, свинокомплекс, овощи выращиваем, сейчас вот, сад большой разбили, - весь путь до дома парторга он рассказывал нам про распрекрасную жизнь в своём колхозе. Всё в его рассказе было настолько обыденно, слышано сотни раз в программах новостей, что я уже начал сомневаться во всём происшедшем.
Мы проехали по улицам, на которых так и не было ни одной живой души. Улицы были как улицы, но что-то не давало мне покоя, что-то было не так.
Внезапно я понял что - на улицах не было детей. Ладно, взрослые на работе, но детвора-то должна день-деньской заниматься беготнёй. Такое у неё основное занятие, какой бы это не был колхоз, с ранним приобщением к труду.
- Стёпа, а школа у вас где? - спросил я, дабы развеять свои сомнения.
Стёпа помрачнел и замолчал. Больше он не проронил ни слова.
***
Дом парторга внешне ничем не отличался от других домов стоявших на этой улице. Те же посаженные вдоль забора тополя, те же крашеные наличники и ухоженные клумбы во дворе. Идиллия. Необычной в этой идиллии была одна деталь. На росшей у ограды кривой берёзе висел колокол. Бронзовый, церковный колокол приличных размеров. С бронзой у них тут видно было налажено. Каким образом он висел на довольно тонкой ветке - было непонятно. С медного языка свисал кожаный шнурок, служивший верёвкой. Судя по всему, колоколом пользовались.
- Семёныч, а это зачем? - спросил я, ожидая услышать очередной невразумительный ответ.
- Так, народ созывать. Народ-то не знает, когда его созовут, - охотно объяснил он мне, непонятливому.
Лог-гично. Видно у них тут вечевая республика. Последователи Господина Великого Новгорода. Ну-ну.
Стол, стоявший под деревом, ломился от всяких вкусностей.
Икра и балыки занимали там далеко не самое почетное место. Но сразило меня не это. На краю стола стояла двухлитровая бутылка шотландского виски "Jonny Walker". Такую и в "Берёзке" не очень-то купишь. Откуда?
- Это тоже бабка гонит? - поинтересовался я.
- Да нет, в кино каком-то видел. Прихватил, на всякий случай, да гавно - полное. Наша лучше.
- Семёныч, а чего ты себе из того кино "мерседеса" не прихватил, а на УАЗе ездишь? - подключился Пендюх, сноровисто скручивая пробку у бутылки.
- Одному нельзя, - серьёзно ответил Семёныч, - да и не пойдет он по нашим дорогам. Ладно, будем здоровы, - и он подал нам пример, маханув полстакана "фирменного" мутно-синюшного напитка.
Мы налили виски, осторожно попробовали. Вроде бы всё нормально. Правда, пить виски до этого ни мне, ни Серёге не приходилось, но, по моим представлениям, вкус у него должен был быть именно такой.
- Да-а, хорошо сидим, - пробормотал Пендюх, закусывая куском нежнейшей телятины.
- Слышь, Семёныч, а ты чего одно сало жуёшь?
- А-а, - тот пренебрежительно махнул рукой, - не ем я эту лабуду. Надоела. Так, для гостей держу, на всякий случай. Да вы наливайте, не стесняйтесь.
Мы не стеснялись, и через час я понял, что если мы будем продвигаться такими темпами, то фотографировать передовиков придётся самому парторгу.
С трудом поднявшись из-за стола, я спросил:
- Семёныч, а где у вас тут удобства?
- Это, сортир, что ли? Там, за домом. Иди по тропиночке.
Я пошел, ожидая опять нарваться на какое-нибудь чудо. Ничего подобного. Туалет был классический, деревянный, с выпиленным в двери сердечком и сортирной вонью. Ну и на том спасибо. Возвращаясь, я прошел мимо висевшего колокола и машинально ухватился за свисавший от языка шнурок.
- Э-э-э! Не замай! - чутко уловил движение парторг, вроде бы и не смотревший в мою сторону.
Ну, "не замай" так "не замай". Я подошел к столу. Между ними шла оживленная дискуссия.
- Нема никаких тарелок! Ты что, в школе не учился? Человек - царь природы! Это я тебе говорю, - парторг грузно поднялся, стукнул себя кулаком в грудь и рухнул через скамейку в траву.
- Это вы о чем, ребята? О китайском фарфоре? - спросил я, пытаясь приподнять безжизненное тело.
- Да мы тут о пришельцах заговорили, о тарелках летающих, ну и вот, - кряхтя от натуги, ответил, помогая мне, Пендюх.
Я плеснул себе виски и взглянул на часы.
- Так. Сейчас четыре. К семи он очухается. Главное - нам с тобой не нажраться, - и выпил.
***
Ровно в семь Семёныч поднял голову.
Мы сидели у пустой бутылки и курили, ожидая дальнейшего развития событий. Он посмотрел на нас совершенно трезвыми глазами:
- Ну что, готовы? Пошли.
Вслед за ним мы двинулись по тропинке, на которой я сегодня уже побывал. Перелезли через штакетник и оказались перед зданием правления.
- Я чего-то думал, оно в другой стороне, - пробормотал Пендюх, пытаясь сориентироваться на местности.
- Индюк, тоже думал, - буркнул парторг, проходя мимо, поблескивающего в лучах вечернего солнца, монумента. Мы плелись за ним.
В конце коридора толпился народ. Можно было приступать.
- Заходи, - крикнул парторг, приоткрыв дверь. Вошел первый "передовик".
Я в это время устанавливал свет и только услышал как Пендюх, указывая клиенту на стул перед аппаратом, просипел.
- Присаживайтесь.
Поправив зонтик, я обернулся - на стуле перед нами сидел Карл Маркс.
- Наш лучший комбайнер Тимофей Спиридонов, - представил "передовика" парторг.
- У вас родни в Германии нет, случайно? - поинтересовался я у Маркса, справившись с шоком.
- Да нет, местные мы, тутошние, - густым басом ответил "основоположник марксизма".
- Карл у Клары, украл кораллы, - приговаривал, уже пришедший в себя, Серёга, наводя резкость.
- Спокойно, улыбнёмся, - Карл осклабился.
- Снимаю, - Серёга щелкнул затвором.
Маркс поднялся, вежливо поблагодарил и вышел.
- Следующий! - крикнул за дверь парторг.
Следующим оказался артист Крючков.
Это "шоу двойников" продолжалось около часа. Наконец "передовики" иссякли.
- Семёныч, ты можешь объяснить, что у вас тут присходит? - спросил я, чувствуя, как моя "крыша" плавно съезжает.
- Дурачьё чертово тут живёт, вот что тут происходит! - неожиданно взъярился парторг, - я им сто раз уже говорил, снимите морды - доиграетесь, на свою и на мою задницу. Куда я их повешу? - он безнадёжно махнул рукой.
- Пошли лучше, выпьем.
Мы свернули аппаратуру, вышли из здания, прошли мимо ожесточенно о чем-то спорящих Хрущева и Ломоносова, мимо истово крестящейся на монумент Константиновны, перелезли через штакетник и снова оказались в парторговом дворе.
- Семёныч, а как они это делают? Это что, в кого угодно можно? - спросил Серёга, разливая следующего "Джонни".
- В кого угодно, - тупо кивнул Семёныч, отпив половину стакана. Затем, он поглядел сквозь остаток на свет, вздохнул и допил до конца.
- Слышь, Семёныч! А я могу в одного человека так превратиться? Человек такой, хороший был, Джоном звали, Ленноном, может слыхал, а? - схватив его за рукав, заполошно тараторил Пендюх.
- Не-а, не слыхал, - Семёныч горестно покачал головой, наливая очередную порцию.
- Серёга, ты прикинь, чего в городе будет, когда я вот так выйду! От, я прикалываться буду! Подойду к Коке, хлопну по плечу, скажу: " Здоров, Кока..."! Прикинь, как он обсерется...!
Перспектива увидеть Коку обосравшимся меня очень воодушевляла, но: как они это делали?
Темнело.
Семёныч срубился и мирно посапывал на краю стола. Какая-то женщина, слава Богу, ни на кого не похожая, видимо его жена, подошла к нам, посмотрела на стол, на нас, собрала грязные тарелки.
- Не голодные и ладно. Вам я в комнатах постелю, а эта чума пусть тут и спит, в грязе.
Чума промычала что-то неразборчивое и грохнула кулаком по столу.
Я закурил, встал размять ноги и подошел к берёзе, на которой висел колокол.
Судя по цвету бронзы и натекам окиси, колокол был старый.
Как же эта штука должна звучать? - я взялся за верёвку и качнул язык.
Ду-у-ум... раздался глухой вибрирующий звук.
Несмотря на то, что ударил я всего один раз, гул не стихал. Он нарастал и обволакивал всё вокруг, входя в какой-то непонятный резонанс с окружающим миром. Я беспомощно оглянулся, соображая, чем его заглушить. Семёныч поднял голову и погрозил мне пальцем.
- А вот это, зря, - затем подвинул к себе тарелку с маринованными грибочками и аккуратно улёгся в неё.
Гудело уже всё вокруг. Сзади подошел Пендюх:
- Может его накрыть чем-нибудь?
- Колокол?
- Семёныча.
Я пожал плечами, открыл калитку и вышел на улицу. К гулу колокола примешивался какой-то непонятный, посторонний звук.
Етл-пу, етл-пу, етл-пу - ровное монотонное уханье.
- Идёмте, вас ждут.
Я обернулся. Сзади стояла совершенно голая девушка с огненно рыжими волосами.
- Гелла, - подумал я.
- Мадемуазель