Первый секретарь Н-ского обкома был личностью колоритнейшей. Фронтовик, матерщинник и большевик до мозга когтей. При Сталине его чуть не расстреляли. Посадили в СИЗО и держали без предъявления обвинения. От расстрела его спасла смерть Кобы. После неё следователь выписал пропуск и мило попрощался. Из тюрьмы, будущий партийный босс вышел, как ни странно, закоренелым сталинистом. Портрет Сталина висел в его кабинете и до памятного партсъезда и после.
– Вы его сюда вешали? – грозно спрашивал шеф очередного доброжелателя.
У доброжелателя начинали трястись коленки, он нёс околесицу и мечтал провалиться сквозь пол.
– Так не вам его и снимать!
Портрет, все-таки, пришлось убрать. Сверху пришло строгое и недвусмысленное указание на этот счёт. На вакантное место повесили серп и молот, набранный местным умельцем из разнотонных пород дерева.
В верхах шефа не любили, в низах побаивались. Снять его, досконально знающего партийную кухню, без скандала можно было только сыпанув яду в стакан. Но времена уже не те. Шеф знал, что достиг пика своей карьеры, был всем доволен, жил и в ус не дул.
Рабочие заседания обкома при нашем герое проходили спокойно. Какой-нибудь партайгеноссе районного пошиба докладывал об обстановке на фронте зернобобовых. Шеф иногда бросал реплики, типа: «Драть вас, товарищ надо. Жиром заросли. Ж… от м… не отличишь». Зал шуршал, строча и передавая деловые записки.
Один из этих, молодых да ранних, правого крыла с левого краю, смотрел, как зубры партийных пущ чего-то там строчат и тоже захотел. Поучаствовать, так сказать. Прильнуть к кормящей груди необъятной нашей шестой части суши. Вырвал из блокнотика листок и написал.
«В связи с тем, что я не использовал отпуск за прошлый год и для поправки здоровья, прошу предоставить мне путёвку в санаторий «Сочи»».
Чиновник перечитал своё сочинение. Червь сомнения схватил его за пятку. Санаторий «Сочи»! Очень уж не скромно. Подумав, чиновник дописал: «На худой конец, можно и в «Алые Зори».
Пройдя через десяток рук, записка легла на стол к шефу. Тот развернул, прочитал и побагровел. Тяжёлый взгляд зубра пробежался по лицам присутствующих и упёрся в автора. Зал затих в сладком предвкушении выволочки. Всегда приятно, когда за патлы таскают не тебя, а соседа.
«Ой мама, роди меня обратно»! – подумал бедный малый. – «А что ж такого я написал»?
Шеф отложил записку и принялся рыться в ящике стола. Воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь шуршанием бумаг под широкой ладонью начальника. Все в зале знали, что в ящике стола, среди бумаг и канцелярских скрепок шеф хранит пистолет. Смазанный заряженный «макар» в лоснящейся кобуре. Своего рода, память о тех романтических временах, когда «товарищ Маузер» в руке комиссара был последним убедительным доводом. В обкоме ходили упорные слухи про то как шеф на фронте в сорок первом кого-то шлёпнул. Собственноручно уложил за отступление от генеральной линии партии и попытку сдаться в плен. И ещё поговаривали, что после контузии начальник бывает не вполне адекватен.
Вся жизнь пронеслась перед глазами чиновника. Он вспомнил, как в пьяном виде хамил гаишникам, как ходатайствовал за знакомого завмага, пойманного на воровстве, как мальчишкой воровал груши в соседском огороде. Вся жизнь молодого состояла из мелких прегрешений, но среди них не было ни одного, достойного расстрела. Или шеф вынесет приговор по совокупности?
Шеф наконец нащупал то, что искал – авторучку, заряженную красными чернилами. Он ещё раз пробежал глазами записку и размашисто, брызгая чернилами, черкнул резолюцию. Свернув листок, он вернул его автору. В записке красным по белому было написано:
«С худым концом в «Алых Зорях» делать нечего»!