Автор - Шалфей

баян

Поземка, остекленёная крепким морозом, шуршала между рифленых контейнеров оптового рынка. Народ быстро сновал по улицам, подгоняемый ветром. Мужики с котомками стояли в отдалении распахнутых ворот железных ящиков, ожидая, когда в их баулы, отбегающие женщины, кинут очередную партию товара. И среди этой морозной круговерти, на пластмассовом ящике из-под пива сидел мужичек, нажимая онемевшими пальцами кнопки баяна. Мелодия, грустная своей безысходностью, о замерзшем в степи ямщике, струилась по импровизированной улице. Лилась чисто и прозрачно в морозном воздухе.
Седая борода то и дело примерзала к деке баяна. Мужичек отдирал ее движением головы, но слезы, то ли от морозного ветра, то ли от дум старого человека, струились из глаз, стекая вниз и замерзая.
Уже лет пять в этот день, день конца декабря, когда люди готовились к встрече Нового Года, он приходил суда со своим старым баяном и пел песни своих бабушек. Он не мог смириться с тем, что эти песни уже не помнят, что их не поют. И день этот был, днем его рождения. Он был рожден от солдата последней германской войны, молодого, но израненного парня, израненного не столько физически, сколько душевно. Парня, женившегося на молодой интересной девушке, приехавшей в их металлургический город по направлению после окончания института, не знавшей всех лишений этой войны, но любившей антураж. Почти двухметровый рост и «иконостас» орденов на потертой гимнастерке были весьма эффектны, рядом с ее хрупкой фигурой.
Потом появился он, в белокурых кудрях, которые к годам семи потемнели, но карие глаза постоянно смотрели с удивлением на этот мир. Девушка, к тому времени превратившаяся в эффектную даму, не могла пройти мимо моды учить свое чадо музыке. Но народное происхождение, почему то подсказало ей не скрипку или фоно, а кондовый баян.
Коррупция и тогда процветала, при модном поступлении в музыкальную школу, но чистый детский голос пропевший: « то березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной на век любимый, где найдешь еще такой», настолько впечатлил приемную комиссию, что он был принят в первых рядах, и о «дани» речи не шло.
Преподавателем у него был бывший фронтовик, прошедший со своим баяном всю войну. Сухой алкоголичный старик, но странно и смешно заботящийся о своем здоровье – в мундштук папиросы засовывающий ватку.
Не был он отличником в учебе… Более того, он уже тогда понимал, что музыка не его стезя. И еще он чутко воспринимал время. Он понимал, что детство, с его играми, бесшабашностью скоро пройдет. И тратить время на гаммы, на разучивание каких то классических вещей, по меньшей мере глупо. После нескольких скандалов, устроенных своей шибко современной маман, он бросил музыкальную школу. Но остался баян. Баян тульского завода. Баян ручного производства, купленный бабушкой на деньги от сноса частного дома его деда. Тогда, в шестидесятых, город интенсивно строился и теснил частный сектор старого города, живший до этого двести лет.
Через много лет он впервые взял баян в курилке избы, где располагалась радиолокационная рота. Эта была «точка» затерянная среди полутундровой, редкой тайги Северного Сахалина. Как ни странно, пальцы сразу легли на аккорд. Сначала на один, затем на второй.. И родилась мелодия… И полились звуки, и сама собой зазвучала песня… И баритон был весьма приятный… Начали собираться солдаты, молча закуривая тонкие папиросы, и с удивлением смотря на, в общем то, грубого и жестокого сержанта, не спускавшего малейшего нарушения устава. Но тут он был другой, какой то отрешенный, и непонятный в своем поведении.
Затем было малерийное марево мошки над рисовыми чеками вьетнамской деревушки. Его бой длился всего три минуты. Развернуть радиолокационную станцию он сумел превышая все нормативы и, надев телефонную гарнитуру все кричал, что б ему дали переводчика, на что в наушники получил трехэтажный мат и приказ выдавать координаты целей. Через три минуты цели исчезли с экрана индикатора кругового обзора, и голос в наушниках поздравил с двумя «фантомами», а значит с четырьмя жизнями. Почти не глядя он метнул ручную гранату в открытую дверь кунга станции, ящик таких же гранат сдетанировав, разнес всю электронику в щепки. И опустошенный, побрел к соломенным крышам деревни.
Это была самая богатая хижина. Старик поднес саке в пиале. Теплый спирт ожег гортань. Но на душе было всеравно муторно. В углу он заметил странный предмет – кнопки вроде баянные, но меха распологались вертикально. Знаками спросил хозяина, мол что это? Тот левой рукой работая мехами , правой, перебирая кнопки, извлек протяжную плачащую мелодию. Так это ж баян, подумал он. Придвинувшись ближе, стал перебирать клавиши, подстраивая под их нажатие движение мехов. Через несколько минут сумел подобрать любимую бабушкину песню –«позабыт позаброшен с молодых юных лет». И полились старые русские мелодии под черным небом жаркой страны, где северные люди решали какие то свои проблемы, совсем не созвучные местным жителям.
И были черные глаза, под припухшими веками, глядящие из-за отблесков костра. И было смуглое детское тело с упругими шариками грудей. И были мощные толчки истекающей жизненной силы, опустошающей и оправдывающей те смерти, которые состоялись сегодня благодаря ему.
Один день в году он приходил на оптовку, садился на ящик и перебирал скрюченными пальцами клавиши баяна. Зовя мелодиями то ушедшее, что уже не вернется, провожая глазами вьетнамских девушек, пришедших в его снежный край. Но не находя той, которая была первой в его жизни. Оставался с ним только этот тульский баян, да мелодии выдуваемые мехами на морозном воздухе. И слезы, толи от ветра, толи от старости текли по его щекам и бороде, примораживая ее седину к верхней деке старого баяна.

Шалфей (Sage) 2000 г.



Комментарии

  • Основа Л 2006-04-08 00:00:00 Replay

    А мне понравилась проза, быть может созвучная моему настроению, но скорее просто красивая. Удачи.