Право на смерть
Я молча стою на эшафоте, взирая беспристрастно на безумную толпу внизу, там на площади. Я не знаю, кто назвал их людьми, эти безумно оскаленные лица, жаждущие крови этого несчастного, что сейчас бледен как смерть. Он боится, что в его ситуации не просто понятно, а вполне естественно. Я еще удивлен, как он держится, не умоляя при этом сорваться на крик, и не просить пощады у тех, на кого он надеется в последний миг. Это видно по его бегающим и растерянным глазам. Он еще не верит в свою смерть, думая, что это сон. И что нет рядом мрачного силуэта, чье лицо скрыто обыкновенной матричной маской, и что нет толпы внизу, и стражи на эшафоте. Глупец, молодой и наивный глупец, которого искренне жаль, как и всех остальных, павших от моей руки, и моего топора.
Так, как я стою на самом краю эшафота, не сводя взора со своей жертвы, как и сходящихся вместе сюда людей, влекомых сюда только жаждой любопытства. Я поражаюсь некоторым богатым людям, что ходят в театры, и вызывают артистов в свои особняки, чтобы развеять скуку. Какие артисты, какие театры. Господа, я даже готов бесплатно уступить вам место, конечно немного, чтобы вы мне не мешались, и просто несколько минут посмотрите молча на ту бушующую стихию внизу. Тонны мяса и эмоций – злость, ненависть, желание растерзать на части невинного, который был выбран роком, и взят из вас. Не будь тут стражи, они бы уже побили его камнями, смели бы помост, и не оставили даже клочка плоти от преступника. Но закон запрещает это, он не дает права выплеска самых глубинных человеческих эмоций, и эти хищники в человеческом обличье могут только наслаждаться зрелищем, улюлюкая и крича. Они удовлетворятся только тогда, когда польется кровь несчастного, и голова упадет в их руки. Только тогда зверь будет усмирен. Вот что видят мои глаза. Дети, что украдкой выглядывает из под рук своих матерей и старших братьев, пожилые уже люди, вечно недовольные всем подростки. Да тут есть ВСЕ..И ни у кого нет сожаления на лицах, да и упаси меня Боже. Лица ли сейчас передо мной… Только изуродованные от ненависти морды, которые вы не увидите даже у гиены. Мне немного страшно, и я невольно оглядываюсь на невозмутимую стражу, моих слуг. Это верные солдаты, которые всегда прикроют меня, или того, кто обречен. Странная картина, не так ли? Человеку остается до его смерти несколько минут, он вот-вот покинет этот мир, а его опекают даже более надежного, чем нашего великого короля, да правит его мудрая длань над нами вечно.
И все таки странная это толпа. Вместо того, чтобы разорвать нас на части, и освободить их собрата, они желают ему только смерти. Мне никогда не понять это стадо, что вместо того, чтобы давить нас, которые для них должны быть врагами и гадами, сами выдают своих собратьев и сестер на суд. А ведь могли бы прикрыть его в темных переулках города, и никакой сыщик не сунулся бы более искать его. Ибо кто хочет получить кинжалом под лопатку, и чтобы твое тело выкинули в канализацию крысам? Я бы не хотел, честно.
Но больше всего мне поражает во всем этом безумии, где я сейчас главный герой другое. Я вижу довольные и веселые лица, что ждут смерти как ПРАЗДНИКА. Их лица вполне нормальны, и даже красивы. Казалось бы, что нормальные люди. Но приглядишься в их глаза – и ужасаешься. И они тихо смеются, довольно потирая руки. Тут даже у меня, видавшего виды на всякие ужасы, и зарабатывающего на жизнь чужой смертью прохватывает ужас.
Ах да, совершенно забыл. Вы сейчас читаете мои мысли, но даже не знаете, кто я собственно такой. Позвольте представиться, я П А Л А Ч. Это моя работа, призвание и жизнь. Всю свою жизнь я занимаюсь только этим – чужой болью. Почему так сложилось я не знаю, ибо Воля Господа нашего мне неизвестна, но значит он хотел, чтобы у него был верный инструмент. И я счастлив служить во ИМЯ ЕГО. О моем прошлом мало что известно. Какие то люди нашли меня на улице, замерзающим холодной зимой. Я лежал на снегу, укутанный в шкуры кажется собаки, али еще какой твари. У меня уже не было сил, чтобы даже кричать. Я просто лежал, и молча смотрел уже потускневшими глазами на людей, что истошно кричали, и растирали меня этими же шкурами. Они также недолго думали, что со мной делать, и уже младенцем я попал в монастырь, став слугой Бога. А потом я уже стал и его полноценным сыном, когда меня благосклонно приняли в один из многочисленных католических орденов, и позволили стать палачом, справедливым борцом с ересью. А потом, со временем, когда мои глаза еще горели юношеским пылом, и я был полон энергии, которая всегда так и плескается в наши юные годы, я сумел пробиться и до главного палача. Аббат нашего монастыря даже пару раз намекал стать мне странствующим миссионером, но я отказал. Уж больно сильно мне понравились орудия пыток… Маска на лице ( глупое человеческое суеверие, что осталось еще с языческих времен, но так и не уничтоженное Церковью. Суть суеверия заключается в том, что по поверьям убитый возвращается к убийце несколько дней, жажда мщения. Но если перед смертью он не видел лица, то и не сможет найти своего обидчика. Хотя я бы смело посмотрел ему в глаза, не боясь, мой суд праведен, и сама длань Бога) была моим надежным другом, как и топор. Чаще всего я работал в казематах святых отцов, но иногда меня просили казнить на главной площади ради особого дня. Или казнился очень знаменитый еретик – очередной катар, или остатки альбигойской ереси, а может просто кто либо, что рискнул пойти против святой церкви. Таких бывало не очень много, но несмотря на вечно жестокие казни, они никогда не переводились. Странные люди, честное слово. Вместо того, чтобы морально улучшать себя, и становиться лучше, они хулят учение Бога, пытаются испоганить, и сделать его более низменным, позволить себе грешить.
Таких надо казнить, и казнить жестоко, не давая им пощады, дабы они не смели распространять свое грязное учение и дальше. Да, я борец за справедливость, и я горд этим. Пусть моя фигура и овеяна ореолом страха, и пусть меня боятся и ненавидят многие в городе, я готов нести свой крест до конца, пока милостивая длань Господа не заберет меня на рай.
Но бывало и то, что я жалел о творимом сейчас. Жалел сердцем, но не умом. Ведь известно, что все сердечное и чувственное от лукавого. Человек не должен поддаваться на какие то чувства, и его вера должна полностью принадлежать разуму. Сами аббат в свое время говорил мне об этом : « Помни сын мой, в чем суть различия между нами и ангелами. Мы привыкли думать страстями и сердцем, а они помышляют только разумом, беспристрастным, и чистым». Эти слова навсегда остались в моей голове, и с годами я только все более убеждался в его правоте.
Вот и сейчас при виде того, кто скоро лишится своей жизни, мое сердце предательски сжималось, из последних сил пытаясь доказать мне то, что на суд представлен невинный человек. Ха, как же! Будто святая инквизиция хотя бы раз могла ошибиться в своей правоте. Все эти слова инаковерующих, что де святые отцы купаются в роскоши, и дерутся из за имущества казненного похлеще, чем голодные псы за кость, грязная клевета и слухи. Вот Их бы сюда, на площадь, да сечь, прилюдно сечь, чтобы вся дурь вышла. А некоторых и казнить можно было бы даже. Но…не мне судить о людях, не мне. Святые братья лучше знают, что нужно делать, и как. Оставим же кесарево кесарю, а богово Богу.
В чем же обвиняли этого человека, трепещущего сейчас перед всеми? Моя память цепко выбирает слова одного из инквизиторов, что рассказывал мне о прегрешениях очередной заблудшей в пороках и грехах душе. Его обвиняли в смерти жены, что изменила ему с верноподданным нашего короля. После чего он жестоко избил оного, и придушил свою жену. Вполне возможно, ибо в наше безумное время и слышишь и не такое. Но почему то глядя на испуганное лицо, на нервно дрожащие руки, и весь жалкий силуэт, невольно проникаешь к нему симпатией. Пусть даже и греховной.
И случается то, после чего я всегда собственно и начинаю казнь. Человек уже в самой последней и безумной надежде оборачивается назад, ища защиты у меня. У своей смерти. Расширенные зрачки, испуганно передергивающие ноздри римского носа ( о дети Рима, как вы низко пали, начав свое безумие в виде инквизиции. Некогда святой Рим, ты снова стал прибежим идолов и язычества. Но в этот раз ты уже гордо прикрылся Ватиканом. – прим автора) чуть подергиваются, что вызывают у меня некое чувство отвращения. Это хорошо, ибо симпатия сразу проходит, и мы молчим несколько секунд, прежде чем его губы снова не открываются в мольбе.
- Я не убивал ее… .клянусь Господом Богом.
Даже нет желания слушать его. Все они утверждают о том, что не совершали преступления. Но почему то коровы перестают давать молоко, почему то грады и засуха уничтожают посевы, почему то умирают первенцы, а эти колдуны и ведьмы наивно думают, что мы им поверим. Даже не желая слушать его излияния, я спрашиваю у него последнее желание (точнее было бы сказать, палач спрашивал у него, хочет ли он, чтобы священник помолился за его душу. Но так, как этот рассказа в неком роде аллегории, то я взял на себя право некоторые моменты переделать, и внести элементы из современной жизни – прим. автора)
-Ваше последнее желание? – после моей фразы он замолкает, и начинает только жалобно всхлипывать. В моих словах, полных стали и непоколебимости подсудимый прочитал окончательный приговор, что лишило его последних сил и надежды. Безумец, на что он надеялся? На то, что сейчас раскаявшиеся инквизиторы взойдут к нему , протянут руки, и будут смиренно перед всем народом просить извинений за ошибку, что де вы невиновны, мы ошиблись? Глупец, глупец! Трижды глупец, достойный смерти уже только за эти помыслы.
Не дождавшись ответа, я театрально, специально для собравшихся людей делаю пару взмахов топором, зычно крича в небо: « Мой час еще не настал. Святой отец, я позабочусь о теле, а вы спасите душу». Надо признаться, абсолютно абсурдный обряд, точно также, как и ношение маски, но что поделать. Мне за это платят, и к тому же в некоторых жизненных моментах святые отцы совсем как дети. В принципе, об этом говорил и Христос, потому не мне судить их. К тому же есть в этом жесте и что то забавное. По крайней мере, толпа покупается на такие вот красивые жесты, и уже никто из них не сомневается в виновности того, кто через некоторое время обречен. У еретика остается только одно право, которое не в силах отобрать никто. Даже сама святая Римская Церковь, или я. Право на смерть. Да пусть же он получит его до конца.
На мое место восходит священник с евангелием, что медленно поворачивается к толпе, благословляя ее. Жаждущая лишь крови и утехи живая волна сдерживает свой недовольный гул, и некоторые даже крестятся, восхваляя Господа, и святые деяние дома его (церкви). И уст священника льется тихая и кроткая проповедь, в который неприкрытый призыв к праведности, и делам чистым. Он с жаром призывал не уподобляться павшим ведьмам и колдунам, что за бесценок продают свои души падшим ангелам ( Не знаю почему, но при этих словах у меня сразу возникла очень странная мысль – а что? За более хорошую сделку можно?? Естественно, что я сразу же отбросил это непотребство из своей головы, и оно более никогда не возвращалось ко мне). Много красивых речей и слов было у него.
Видимо, что он сам сейчас телом был с нами, а душой находился с ангелами в райских садах. Ибо так сильно горели его глаза огнем странным, что обжигал даже. Но, жаль, что он не видел толпы, которая сейчас не слышала его пламенных речей, обращенных столь не вовремя. Я более чем уверен, что начни он эту проповедь в храме, то женщины рыдали бы, и падали на колени, дети не шевелись, а отцы семейства горестно вздыхали. Но не здесь. Толпе, как разъяренному зверю, который жаждет только боли и смерти, сейчас пытались всунуть вместо истекающего сочной кровью мяса плющевую игрушку. Естественно, что зверь этого просто не заметит…..
« Да очистит тело твое длань Господа нашего» - заканчивается проповедь, и я мысленно сосредотачиваюсь. ВОТ ОН!!! МОЙ! ЧАС. Уже умудренные опытом помощники подхватывают совсем обессилевшего от ужаса человека, волоча его к плахе. С гулким ударом его голова оказывается на возвышении смерти, как иногда я называл плаху, и с губ срывается безумный хрип. Некогда бессильное тело сейчас наполняется неведомой ранее ему самому силой, и из губ брызжет слюна. Помощники стальными тисками сдерживают яростно извивающегося, и смотрят с нетерпением на меня.
Но надо же соблюдать спектакль до конца? Нарочито медленно я поворачиваюсь к священнику, и готов поклясться чем угодно – в его глазах горят лукавые искры самодовольного актера, что блестяще сыграл свою роль, и знает об этом.
-Давай сын мой, сделай то, что требует Господь.
Фраза сказана, пешки расставлены, выполним же волю Всевышнего. Три шага, три больших и размашистых шага к кричащему, и взмах топора. Под палящими лучами солнца он засверкал ослепляющим светом, что ударил по глазам близстоящих. Толпа выдохнула в предвкушении, и сорвалась на безумный крик, в нетерпении улюлюкая и крича.
Взмах топора, рассекающий своим острым концом воздух, нечеловеческий крик того, кто сейчас умрет. Он понимает это, и его тело в последней чудовищной попытке пытается вырваться. Вены на руках и шее вздуваются как ужасные змеи. И … удар.
Все исчезает из моего сознания – толпа, крики, ничего нет. Я вижу только то, как медленно мое орудие входит в податливую плоть, рвя сухожилия, перебивая вены, и голова крайне медленно взлетает в воздух. Неведомо каким образом, но я вижу вытаращенные глаза, что ищут меня. Затем… Затем все резко возвращается в нормальный мир.
Безумный рев толпы, что с наслаждением пинает голову, истекающую кровью. По закону все тело должно быть сохранено. Но на самом деле.. Попытайся отобрать сейчас что либо у этого безумия. Кровь бурыми и алыми потоками хлещет из обезглавленного тела, которое уже никем не сдерживается. Конвульсии, ужасные конвульсии тела, и он также скатывается вниз, в хохочущие и оскаленные лица.
Я в страхе, в самом настоящем страхе отворачиваюсь спиной к безумию, чтобы не видеть того, что сейчас происходит. Ореол того, что я инструмент в руках Бога, резко прошел. Сейчас я чувствую себя лишь уставшим и раздавленным жизнью. Каждый день я борюсь с ересями, и каждый день их все больше и больше. Иногда ко мне приходило отчаяние, и мысли о том, что все мои действия бесполезны. Но спустя некоторое время я снова собирался с силами, отвечая на все новые и новые вызовы еретиков. И таким был не только я. Вся святая инквизиция работала не покладая рук, чтобы благочестивые дщери и сыны Церкви могли спокойно спать .не боясь того, что их души могут попасть в сети лукавого.
Медленно разжав руки, и выпустив рукоять топора, я кивнул своим помощникам, и медленно спустился с погоста. Сейчас у меня было спасительное состояние, ибо я ничего не слышал, и не видел, просто идя непонятно куда. На самой глубине сознания я понимал то, что помощники сами разберутся с погостом, стражники остановят толпу, а мелкие чиновники доделают все остальное. Мое часть работы была выполнена.
Ноги медленно несли меня через темные и тихие улицы. Никто не тревожил мой покой, что было только на руку. Да, я инструмент в руках Бога, что при людях кажется непобедимым в своей вере. Но, на самом деле, я ведь такой же человек, как и другие. И не более того. Да, пусть я имею больше прав, чем остальные, пусть я имею право карать еретиков, но…. В глубине души я начинал медленно уставать о того, что творил, понимая, что после меня найдутся другие достойные защитники святости. Даже сам духовный отец поучал меня о том, что рано или поздно я устану лить кровь богохульников, и блудников, и что моя душа захочет покоя и тишины. Я смеялся тогда на его словами, что казались мне просто красивыми фразами, и не более того. Но, вот время шло, и я понимал, что он был прав.
Внезапно перед глазами всплыл снова взгляд уже мертвого. Его глаза, наполненные смерти, и чего то еще. В них была скорбь.. и прощение за содеянное что ли.. Будто он прощал меня за свою смерть.
- Да что за безумие мне сегодня лезет в голову то?? – попытавшись успокоиться, я потянулся своей ладонью к лицу, и ..расхохотался. На мне до сих пор была маска палача.
-Так вот почему ко мне еще никто не обратился!! – смех, столь спасительный сейчас смех разрывал мои легкие, и я успевал только глотать жадно воздух. Отсмеявшись с полминуты, я таки стянул с себя эту материю, все еще посмеиваясь, и думая, что с ней делать. Маска, как и все остальное, были казенными, и каждый раз они менялись, потому… Потому резкий взмах в сторону канавы, и как непонятный ночной зверек, раздуваемая ветром, моя маска полетела прочь.
-Лети, лети душа – задумчивый шепот с моих уст вслед, и я побрел к кабаку, понимая, что мне необходимо выпить, чтобы успокоиться после всего, что произошло со мной за сегодня. Не знаю почему, но почему то маска вызвала у меня мысль, что это душа казненного сейчас парит по городу, черная от слез и скорби, и ищет покоя. Мда…Что то мне сегодня слишком много кажется.
А вот и кабак, возвышающийся чуть перед другими домами, с нелепой вывеской, не видной мне сейчас. Манящие запахи исходили из здания, и звон кружек сам решил за меня то, что нужно делать. Ноги автоматически потянули меня внутрь, где жадно урчащий желудок требовал своего.
Взгляд падает на то малое количество посетителей, а точнее, кроме меня, стоящего на пороге, нескольких простых горожан, и бармена никого нет. Что, кстати, к лучшему было – мне сейчас не хотелось видеть людей, и слышать кого либо. Хотелось посидеть, немного выпить, и забыться.
Тихие шаги, и голос, чуть равнодушный, и уставший – что будете есть, или кушать?
Даже не глядя на подошедшего слугу, кои меняются в таких вот мелких тавернах чуть ли не каждую неделю, если не чаще, я буркнул под нос, зная, что он будет следить за моими губами, силясь понять заказ, если не расслышит на словах.
- Две кружки пива и жаренное мясо. И тишины, скажи хозяину, чтобы меня никто не тревожил.
Тень чуть кивнула, а может мне показалась, и мой заказ исчез на кухне, дабы появиться через несколько минут на моем столике. Но каково же было мое удивление, когда чуть пьяный голос и тень упали на меня.
-Здравствуй, брат, думаю, что бы будешь не против того, если мы присоединимся к тебе.
«Ну вот, начинается, пьян полезла» - мрачно подумал я, жалея о том, что топор не разрешают брать с собой, чтобы низких тварей. Но каково же было удивление, когда мой взгляд вместо очередного пьяного мужлана увидел…инквизитора… Относительно молодой, ему не было и 25 лет, но уже с нашивками полноправного инквизитора. Он развязно, и панибратски улыбался мне своими зубами, скалясь, аки грязное животное, и чуть приобнимая девушку, что стояла рядом с ним, застенчиво опустив глаза в пол.
Видимо мое изумление было неприкрытым, ибо эта странная парочка хихикнула, опускаясь на стул. Мдаа.. Такого нарушения устава я уже давно не видел. Мало того, что инквизитор явно пьяный, к тому же, и в обществе с не очень целомудренной девушкой.
Я хотел было что то сказать ему, но не было слов. Сначала толпа, беснующаяся под моим ногами, теперь этот «брат», накачанный спиртными парами, и обнимающий деваху.
- Брезгливо смотришь на меня, защитник святости – вдруг усмехнулся он, и чуть оскалился, отчего я увидел два острых и сильно выпирающих у него клыка. Не знаю почему, но от них у меня пробежала дрожь по спине, и я почувствовал покалывание в висках. – думаешь, что вот, де нажрался, и позорит Церковь? Так, да? Однако, то что ты отнимаешь жизнь у других, что берут от жизни все, не боясь того, что так называемые отцы называют грехом, вы сразу забываете обо всем своем смирении.. Не так ли?
Удивление, изумление, что только не было у меня от этих слов. Уста пытались сказать что то, я пытался понять о чем он вообще говорит, но не мог, будто прикованный к стулу. А он уже чуть навис надо мной, как обличитель перед вором – чем ты лучше меня, праведный человечек? Ты ведь наверняка возомнил себя святым инструментом в руках божьих, и думаешь, что исполняешь святую волю Его.
Эй, бармен – на несколько мгновений он отвел от меня свой жуткий взор, и даже выпустил девицу.. что испарилась прямо на моих глазах.
Пока я пытался придти в себя от оцепенения, что возникло в теле после такого, инквизитор уже хлестал принесенное ему вино, с наслаждением впиваясь в истекающее обильным соком мясо. Запивая его мощными глотками, он чуть косился на меня.
- Ну что ты замер? Ешь давай – смех, тихий смех. Странный он был. В его голосе, в речах, да во всем нем была некая сила, что довлела над моим сознанием. Когда он был рядом, я чувствовал некий туман в голове, и не мог четко думать. Опустив взгляд на стол, я увидел свой заказ, что был выполнен, и уже принесен.
- Ну что? Палач, как тебе сегодняшнее представление? Думаешь, что хорошо все преподнес толпе? А по моему ты со священником немного переиграли, когда он проживал уже последние мгновения. Знаешь, тебя спасло только то, что сегодня были не тонкие ценители искусства, а простая толпа.
«Господи, он что? Все мои мысли читает?» - испуганно, забито, да что там.. С паническим ужасом я смотрел на него, кто знал все мои мысли, и будто читал Их. Он прекрасно описал мое сегодняшнее состояние на погосте, мои мысли и переживания были ему известны.
-Кто ты?? – не в силах притронуться к еде, и даже к пиву, что так хотелось мне выпить пару часов назад, спросил я у него, не сводя взора. Инквизитор же уже доедал свое мясо, и с наслаждением припал очередным мощным глотком к кувшину с вином.
-Кто я, кто я… Я такой же как и ты, слуга Господа нашего, обыкновенный инквизитор – усмехнулся он, внимательным взором обжигая, снова показывая свои белоснежные зубы – неужели не видишь на мне нашивки? - с этими словами он даже приподнялся со стула, покачиваясь, и подходя ко мне.
В сознание ударила жуткая смесь всевозможных напитков, что дают в самых ужасных и отвратительных притонах, куда, кстати, и пустят то не каждого.
Он навис надо мной, усмехаясь, и дыша перегаром, и тыкая плечом в лицо: « Ну …видишь? Видишь?»
И я потерял сознание… На его плечах в самом деле были кресты инквизитора. Обыкновенные кресты, означающие, что он святой воин Господа нашего. Но когда я глянул на его скалящее лицо. Это был тот самый убитый мною сегодня человек. Вытаращенные глаза, прикушенный язык, и бледное лицо. Он смеялся мне прямо в лицо, и я понял, почему от него был такой странных запах. Это был не только запах вина. Это был запах трупа….
- Эй, очнись… очнись.. ты чего? – голос, тихий и отдаленный голос, что звал меня. Сознание медленно приходило обратно, и я обнаружил то, что лежу на полу в таверне, в которую зашел несколько минут назад, и надо мной склонился встревоженный бармен.
Увидев, что я снова пришел в себя, он облегченно вздохнул, и это было даже видно по его радостно заблестевшим глазам – ты в порядке, да славится Мария дева.
Я попытался повести головой по сторонам, и не заметил своего жуткого гостя, от которого, собственно, у меня и был обморок.
-А где …… - не зная, как назвать увиденное только что мною, я попытался подобрать наиболее правдоподобные к данной ситуации слова – человек, что сидел со мной рядом, и пил вино?
Бармен озадаченно крякнул , бросая быстрый взгляд на мой столик, с которого я и свалился.
- Насколько мне не изменяет память, уважаемый – очень осторожно произнес он, видимо боясь ,что я могу разозлиться от его слов – вы сидели все время один. Потом странно захрипели, и просто упали со стула. Я уж было подумал, что у вас сердечный приступ. Так что с вами никого не было.
Удивленный его словами, я медленно поднялся со стула, хватаясь за столешницу. «Мда..странно. видимо я сегодня слишком переволновался. Спасибо, сколько мне надо заплатить?».
Я уже было потянулся за деньгами, чтобы расплатиться с барменом, да замер, пораженный ужасом. На меня стоял и смотрел, ухмыляясь, покойник, который смутно вспомнился мне. Это был убитый несколько лет назад, обвиненный в том, что поклоняется демонам. Его родня долго просила меня помочь ему бежать. Ибо я тогда мог, вполне мог бы устроить его побег. Но я не сделал этого, решив не рисковать. Да, и к тому же, я верил, верил в его виновность.
Сейчас он стоял передо мной, скалясь в своей ужасной улыбке. Из его рваной щеки показался могильный червяк, что деловито полез до правой глазницы, и устроился там..
КРИК ужаса вырвался из моей глотки, и я побежал прочь из этого места, вопя от ужаса…. Я не мог уже ничего понимать, да и не хотел. Я хотел только убежать прочь из этого места, места Люцифера.
P.S. Бармен изумленно смотрел вслед испуганному палачу, что орал как безумец, и убежал прочь из таверны. А через пару дней стали ходить слухи о том, что свихнулся очередной палач местного отдела инквизиции, и что требуется очередной помощник, который потом, после того, как докажет свою годность, станет полноправным палачом.
А аббат тихо вздыхал, молясь у себя в келье, и вспоминая свое духовное чадо. « Я ведь говорил тебе, говорил, что надо бросать это. Нельзя вечно быть инструментом Бога, и бороться со злом. Иногда нужно сменять свою роль. Почему, почему ты мне не поверил?»
Про хроникам города, а точнее тайным документам, что велись здесь, это был уже 15 палач, что сменялся за 40 лет борьбы с еретиками и ведьмами.
25 июля 2008 год . 20:27