А на улице Шкапина забивается под воротник
Кирпичная пыль. И будь то август или февраль,
Из чугунного порта, с той стороны, с подветренной,
Доносится чаячий грай;
Холодает над крышей, над водостоком,
Будто мир сюда поворачивается
Своим замерзающим боком.
И стоит истукан рукотворный,
Ослеплённый, от копоти чёрный,
Словно бездомный, которого не позвали к столу.
Загляни в подворотню увидишь снова
Проржавевший ящик почтовый
Или туфли, в которых плясала прабабка
На заводском балу.
А ты обувай что-нибудь поплоше,
Топчи оранжевый снег и битый кирпич,
Радуйся ветреной предпортовой весне,
Застрявшей на перекрёстке,
Взмаху крыльев в выломанном окне,
Полустёртой любовной формуле
На открытой ветру стене,
Заметённому тополиному пню,
Похожему на пасхальный кулич,
Осыпавшейся извёстке.
Уворачивайся от осколков, уходи окольным путём
Сухопутным проулком или Обводным.
Помнишь, говорила прабабка: "Мы все умрём"?
Хранила под зеркалом фото своих сестёр,
Которых пережила на полвека
В предчердачье холодном.
А потом приедут грузовики, будет капать в лужи бензин,
Засветят прожектора, темнота завибрирует пулемётной дробью;
Белобрысый актёр вскинет руки, обнимет землю,
Чтобы изобразить Берлин,
Наполненный гарью, робостью и любовью.
28 февраля 2012 года