Автор - хом

истопник



ИСТОПНИК
«Да лопнет! Да рассыплется! Я тебя жгу! Живи! Проснись! Не спи! …Я тот, кто пробуждает тебя к жизни. Я тот, кто тебя оживляет. …Я тот, кто возносит тебя к жизни. Проснись! Живи!»
(“Leliteratyra de los mayas” Sodi. Op. cit. p. 133)

1
Погодите-ка, дайте вспомнить. Первая убитая мной собака была ещё там, в Севастополе. Даже не в самом городе, а на «Максимовой даче». Так называлось это место. Место, в котором я провёл какую-то часть своей жизни. Для того, чтобы туда попасть, нужно было ехать на автобусе №10 до конца. Конечно, после неё были и другие мёртвые собаки, в том числе и убитые мной, но эта – первая, оставила о себе особенно яркие воспоминания. Недели две она ходила за мной с дыркой в голове и верёвкой на шее, причём видеть её мог только я, да ещё два-три человека. Не то, чтобы она скрывалась специально, просто для кого-то она была видимой, а для кого-то – нет. Знаю, звучит несколько неправдоподобно, но тут уж вам придётся мне поверить, ведь вас там не было, так что откуда вам знать. Случилось это в год, когда Фёдор увидел на столбе красное лицо и вокруг небольшого, затянутого тиной, озерка запрыгали на мощных ногах мутировавшие от радиации кошки, прижимая короткие руки к лысым животам. И уж конечно, задолго до того, как я начал по утрам отхаркивать в раковину коричневыми клочками мои гниющие лёгкие. И про Ритуалы я тогда ещё ничего не знал, никто не говорил мне, а сам понять пока не мог. Страна наша носила другое название и все мы были братья навек. Перемещения внутри границ были просты и доступны. Да и хирурги ещё не получили возможность покопаться в моём животе.
Интересно, десять лет – это много или мало. Мне не с чем сравнивать, так как срок моего ожидания был именно таков – десять лет. Наверное, мало, потому что я очень многое помню. Наверное, много, потому что я очень о многом успел забыть.
-ДАДАДАДАДАДА!!!!!!!! Да, конечно, это сделал я. Никто другой просто не знал, что нужно делать. Даже те, которые видели её потом. Вы это хотели услышать? И развяжите мне, пожалуйста, руки. Ну пожалуйста! ПОЖАААААЛУЙСТА!
Белый человек подошёл чуть ближе, настолько, что я мог бы дотянуться до него и ухватить за волосы, если бы не верёвки. У него доброе лицо. Притворяется. Хочет, чтобы я поверил. Поэтому и говорит тихо:
-Быть может, она Вам мешала, или Вы за что-то хотели её наказать?
-Мешала? Не говорите глупостей. Как она могла мне мешать? Просто так было нужно. И всё, - так я и сказал ему про Истопника, про равновесие. Про то, что если кто-то где-то родился, кто-то где-то обязательно должен умереть. Зря надеется, стокер умеет хранить тайны. А, между тем, Истопник должен быть поблизости – стокеры чувствуют, близ чего им надлежит быть. Но он, как всегда, будет лишь смотреть и слушать. Он не вмешивается. Теперь.
2.
Он появился вечером того дня, когда Фёдор, запыхавшийся и взлохмаченный, влетел в нашу каморку, где мы пили вонючий крымский самогон. Дрожащей рукой он схватил со стола кем-то наполненный стакан и тут же залпом выпил. А потом рассказал про лицо на столбе. Там, где дорожка от свинарника втыкается в главную аллею. По его словам, лицо было красным и злым и висело оно, слегка колышимое идущим от лампы горячим воздухом, и по нему с удовольствием ползали мошки, которых у фонарей всегда хватает. Более конкретного мы ничего добиться не смогли и решили проверить всё самостоятельно. Места здесь странные, всего можно ожидать, да ещё кошки эти. О кошках, кстати, даже писали в газете, если кому интересно, поднимите подшивки «Красной Звезды» за тот год. Статья так и называлась: «Мутанты с Максимовой дачи». Разгорячённые алкоголем, мы готовились к битве с какой-нибудь нечистью или, на худой конец, с воинственными инопланетянами, только вот не нашли мы ни на столбе, ни возле него никакого лица. Ребята похихикали слегка над Фёдором, да и двинулись обратно, к остаткам самогона, а я остался с ним. Потому что был, вероятно, единственным, кто поверил ему сразу. Не знаю, почему.
-Кха, кха! – раздался позади нас надрывный какой-то кашель.
Мы обернулись. Перед нами стоял человек. Мужчина. Сейчас про таких говорят – бомж, тогда же это был просто грязный, в мятой и местами порванной одежде, с опухшим лицом, испещрённым сеткой багровых капилляров, брошенный жизнью на самое дно, человек. По виду его можно было сказать, что из запоя он не вылезает, как минимум, месяц, а мылом пользовался в последний раз – непосредственно перед тем, как начал пить. Он улыбнулся, показав редкие, жёлтые зубы.
-Я пришёл, чтобы сказать правду, - промолвил он.
-А не было ли в Вашем детстве каких-то особых, запомнившихся случаев, связанных с собаками? – белый человек теперь смотрел прямо мне в глаза.
-Как же, было, доктор, - я наконец-то понял, что он доктор, - была у меня собачка, а потом мама взяла, да отвела её к ветеринару – усыплять. А я, дурачок, думал, что собачку отдали в хорошие руки. Более хорошие, чем мои. И думал так почти двадцать лет. Вот так-то, доктор. А ещё были случаи, связанные с кошками. Вот, например, были мы маленькими, гуляли себе. А через дорогу, там как раз снимали высоковольтную линию, было множество ям, заполненных водой. Так, в одной из этих ям, плавал дохлый кот. И мы кидали в него копья, то есть не копья, конечно, а длинные палки с острыми концами. Мы хотели, чтобы он лопнул, такой он был вспученный. Мы кидали, кидали в него, а он всё не лопался, говнюк. А одно из копий воткнулось ему прямо в живот, и мы уже ожидали, как вырвется наружу запертый телесной оболочкой воздух, но не тут-то было – копьё, воткнувшись, так и осталось в животе, только повалилось набок.
-Я пришёл, чтобы сказать правду, - повторил он. И тут же снова закашлялся, давясь, на пороге рвоты. Изо рта его вылетали тёмно-коричневые сгустки, шлёпались на вечерний асфальт, а он шаркал по ним подошвой переношенного армейского ботинка. И, справившись с приступом, снова говорил:
-Я пришёл, чтобы сказать правду, - и снова кашлял.
Фёдор соорентировался быстрее:
-.А в чём правда-то? – пока насмешливо.
-Кха, кха, - он решил доконать нас своим кашлем.
-Так правда-то в чём? – это уже я очухался от лёгкого ступора, вызванного неожиданностью.
-Правда? – и тут он начал нелепо размахивать руками, бормоча при этом непонятные какие-то слова. Не знаю, из-за его ли действий, или из-за выпитого самогона, но к горлу подступила тошнота. А он всё бормотал и бормотал, и даже стало как-то не по себе, и готов я был потерять сознание. Колени ослабли и ноги не могли больше держать вес моего тела. В глазах помутилось. С головой и вовсе произошло что-то странное: она, как будто была стянута обручем, а теперь обруч лопнул и появилось ощущение невиданной ранее свободы. А он бормотал и смотрел прямо внутрь меня ледяным взглядом. И стало ясно, что он – Пернатый Змей, Держатель Огня, Истопник, и что собаку мне подсунул он, потому что нужна была Жертва. А ходила она за мной, потому что Ритуал не был соблюдён и лишь Хранители исполнили всё до конца. И ещё я понял, что линии жизни пересекаются отнюдь не хаотически, а согласно правилам, которые устанавливаются существами высшими и нам не всегда понятными. Но линии эти можно проследить и, с довольно высокой степенью достоверности предсказать их повороты и пересечения. Нужно только правильно посмотреть. И что обрывов у нитей жизни, которые так же и линии, не бывает, а есть только резкие изломы после пересечений. И если жертва принесена правильно, линия изменяет свойства и становится чем-то новым, если же нет, то линия раздваивается, часть меняется, а часть остаётся прежней. Обе части, помня былое единство, переплетаются. Отсюда частые воспоминания о чужом прошлом, особенно у маленьких детей. Хранители отслеживают неправильные жертвы и завершают Ритуал. Но даже при самом правильном исполнении изменённая линия несёт в себе мельчайшие частички себя прежней, которые временами спонтанно врываются в сознание. Люди называют это – дежа вю.
3.

Дежа вю. Такое ощущение, что нечто подобное уже было в моей жизни, но память отказывается привязать событие ко времени, к месту, к людям. В каждом движении новоиспечённой реальности присутствует элемент узнавания. Я даже готов предсказать слова и поступки, которых, по сути, ещё не было, но обязательно будут. И об этом я тоже знаю. Я знаю, в какую сторону он повернёт голову, как взмахнёт при этом рукой, как улыбнётся потом, виновато, натужно. Он не может видеть дальше. Он спокоен. Но я уже начал Ритуал. Не потому, что хотел того, а проще – время и место столкнулись в точке, которая теперь принадлежит мне.
-А не было ли у Вас в детстве какой-нибудь игрушки, которую Вы любили, а потом испортили по небрежности и винили себя.
-Кецалькоатль дал себе имя. Он назвался Кортесом, но так никого и не провёл. Однако это не помешало ему уничтожить Теночтитлан. А про игрушки? Я не понимаю про игрушки. Хотя Куаутемок, а также Куитлаук, пытались ему помешать. Но куда им, смертным, бороться с богом. Было ли это игрушкой? А? – я уже смотрел ему прямо в душу, убеждая её покинуть опостылевшее тело, - «первым двинулся Тескатлипока, взял он двойное зеркало из благородного камня, завернул его, а когда прибыл туда, где находился Кецалькоатль, сказал стерегущим его пажам: «Идите, скажите жрецу: прибыл юноша, чтобы показать тебе, господин, и дать тебе твоё тело»».
Уговаривать души трудно только поначалу. Со временем приходит то, что обычно называют опытом, достаточно душу поймать за зрачки и постараться не отпускать хотя бы несколько секунд, а там она сама уже никуда не денется. И послушно пойдёт за миштеком, куда он ей скажет.
-Анкх! – уже кричал я. Быть услышанным я не боялся, ведь мы находились в моей точке. А это значило, что, покинув её, мы застанем остальной мир не изменившимся. Ну почему, почему они связали мне руки? Осталось-то только поднять ладони вверх, впитать силу Солнца и завершить Ритуал. Много раньше требовалось брать нож и вырезать сердце, но теперь – проще. А руки всё равно нужны. Ну ладно, попробую закончить так.
-Первое Солнце. Оселотонатиу! Те, кто жили здесь в первый раз, были сожраны ягуарами, исчезли и кончились. Второе Солнце. Имя его – Экекотонатиу! Поскольку Вода. Вот те, кто жили там, пока не стали рыбами. Третье Солнце. Оно есть Киаутонатиу! Именно в это время упали сверху камни, которые мы сейчас видим, и кипел от жары камень тесонтли и тогда появились скалы красного цвета. Четвёртое Солнце. Имя ему – Атонтиу! Те, что жили, были захвачены ветром. Стали обезьянами. Пятое Солнце. Солнце Кецалькоатля и Теотиуакане. Наоллин! Это уже наше – тех, кто живёт сейчас.
Всё. Больше я ничего не могу. Да и не нужно ничего. Он даст путь новой жизни, подобно тому, как Нанауцин, сжигая себя, дал Солнце, а Текучицекатль – луну.
Я вышел из точки, посмотрел на доктора. Он даже не понял, что произошло. Быть может, ощутил лёгкое беспокойство, в сути которого не смог разобраться. Я прикинул, сколько ему осталось. По всему выходило что-то около недели. Всё-таки, это был долгий Ритуал. Есть ещё быстрый. Очень быстрый. Однажды мне довелось проводить его. Там всё было чисто, на мой взгляд – лихач водитель врезался на полной скорости в грузовик. Было совершенно ясно, все свои предназначения он выполнил и больше никакой пользы не принесёт. Скорее – вред. Он промчался мимо меня, обдав смешанной со снегом грязью. Анкх! Через шесть секунд Ключ Жизни открыл его душе выход. Когда я подошёл к искорёженной машине, он был уже мёртв. Ног не было видно, там только скомканное железо вперемешку с кровавыми шматками. Голова запрокинута, изо рта с выбитыми об руль зубами по подбородку к шее, и оттуда за расстёгнутый ворот рубашки – кровяные дорожки.
-Ты поддался эмоциям, ты будешь наказан, - спокойно произнёс подошедший сзади Хранитель.
-Но ведь его время уже пришло, разве не так? Ведь он в любом случае должен был сегодня умереть, - попробовал оправдаться я.
-Сегодня – да, но несколько позже. Он должен был произнести ещё несколько слов, которые впоследствии могли бы повлиять на другую судьбу. Он даже начал говорить в телефон. Но он окатил тебя грязью и ты разозлился. Поэтому поспешил. Ему не хватило всего восемь секунд. Теперь ты наказан – ты будешь умирать, но умирать медленно, осознавая поселившуюся в тебе смерть. Ты будешь видеть, как твоя жизнь вылетает из твоего горла вместе с лёгкими, - он поднял ладони вверх, - Анкх!
-Но подожди, - начал было я.
-Да что с тобой говорить, ты уже умираешь, - он засмеялся и пропал.
4.
Тескатлипока опоил Кецалькоатля, и тот опьянел. И тогда уж Капризный Владыка позаботился о том, чтобы в опьянении Пернатый Змей нарушил законы, которые сам же и установил. В наказание Змей отправился на Восток, откуда обещал вернуться. Другие же говорят, он там умер. Но ведь он умирал уже не раз, и столько же раз возвращался, ибо что смерть для бога.
Я лежал, глядя в потолок, наблюдая, как причудливо тянутся друг к другу, пересекаются и расходятся вновь, чтобы опять встретиться, пересечься и разойтись, созданные временем потолочные трещины. И я представлял, что это – линии судеб – вот так же точно сплетены они в замысловатую паутину. Но кем? Десять лет! Теперь ожидание моё подходит к концу. Я всё чаще вижу сны и во снах получаю новое знание, только не всё помню. Я вообще стал плохо помнить. Что память? Миф о прошлом. Но я могу придумать себе любое прошлое! Когда я опьянял себя, то видел странные сны. Была ли в них правда? И откуда она – правда? Я стал чаще задавать вопросы. Зачем я, кто я? Откуда у меня право изменять направление чужих жизней? И есть ли у меня это право? Глядя в потолок. Следя за изгибами потолочных трещин.
Завтра меня выпускают и я понятия не имею, куда мне идти. Судя по участившимся приступам кашля, мне осталось совсем немного. Только теперь я спокоен, потому что знаю, это не будет смертью. Смерти-то, в принципе, никакой и нет. Есть перерождение, изменение, излом, в конце концов, но никак не смерть. Но не могу вспомнить, и это кажется мне важным – в моих снах, приносящих знание, всегда присутствовала женщина и её слова несли в себе успокоение и… Не могу. Клетка, делясь надвое, не создаёт подобную себе, нет, просто была одна, становится две, потом делятся и они, и дальше, дальше. Непрерывное деление клеток, сдвоенные палочки хромосом, превращающиеся в жезл, что держит Кецалькоатль. Люди вокруг – гигантские скопления неустанно делящихся живых клеток. Жизнь! Все мы – одно! Жизнь! А что до смерти, как умирании тела, то она начинается ещё до его рождения. Вплоть до того момента, пока тело не станет чем-то другим, дав новую Жизнь. И мы, опьяняя себя, нарушаем свои же законы, отправляемся в изгнание и там умираем, или возвращаемся. Что, в общем-то, одно и то же.
Когда я пришёл в себя, первое, что я увидел, это землю перед глазами. Грязную, с кислым запахом землю. Судя по всему, меня вырвало. Я стоял на коленях, упираясь в эту самую землю руками и тупо смотрел прямо перед собой. И я ничего не помнил. Только какие-то слова из незнакомых мне ранее. И про Солнце! Я попытался подняться на ноги и, удивившись сам себе, встал. Солнце светило прямо надо мной. Солнце светило только мне, ибо никого рядом не было, а вокруг меня и Солнца была темнота. И Солнце висело на столбе.
5.

Мне показалось, что люди, идущие мне навстречу, хотят что-то сделать со мной, что-то нехорошее. Я свернулся в клубок, я спрятался в ракушку, только бы меня не нашли. А они надвигались и надвигались, и в каждом была для меня реальная угроза. Они знали, знали откуда-то, кто я такой, что я такое. И мне хотелось взять дрель и высверлить свой мозг, потому что именно там, в мозгу, как мне казалось, крылась первопричина моей раздвоенности.
Поиски спутницы жизни ограничивались разглядыванием женщин, медленно ползущих по встречному эскалатору. Временами торчащие вертикально плафоны светильников загораживали кого-то из них, но это не имело никакого значения.
-Не подскажете, который час? – женский голос.
-Двадцать минут второго, - отвечаю я, а сам уже прикидываю, пора или нет. Нет, этой ещё жить и рожать детей. Одного ребёнка. Девочку.
-Спасибо, - и уходит. Уходит, чтобы через сколько-то там лет встретить такого же, как я и, ничего не поняв, переродиться.
Я скрываюсь. Я прижимаюсь к стенам, я ищу наиболее тёмные дворы, только чтобы дойти туда, куда мне нужно на данный момент. Чтобы меня не видели, чтобы вообще не догадались, что я есть. Истопник. Я – Истопник? Перетасовщик жизней. Чушь!!! Я не хотел этого! Не хотел! НЕ ХОТЕЛ!!!
-Что это, мой почтенный паж? Что это за вещь, моё тело? Посмотрите, что принёс он, - только тогда он войдёт.
Тот не согласился. И сказал Кецалькоатль:
-Пусть войдёт.
-Отец мой, жрец, я твой подданный… смотри, господин, вот твоё тело… - Потом подал ему зеркало и сказал: -Смотри на себя и узнай себя, ибо должен ты возникнуть в зеркале.
Я смотрел и ждал, смотрел и ждал. Но то, что видел я в зеркале, никак не согласовывалось с понятием «тело». Я видел сонмы микроорганизмов, копошащихся, подвижных. Я видел мириады делящихся клеток, раздваивающихся, копирующих себя самих. Этакий нарциссизм. Я видел комнату за моей спиной, но комната была мертва. Можно сказать, её и не было вовсе. Зато были деревья за окном. Они тоже были жизнью. Они тоже были живыми клетками, рождёнными двойной спиралью.
Жизнь. Как прекрасна она! И как бездумно мы растрачиваем её на какие-то мелочи.
Четырнадцать кроликов были принесены в жертву. Я говорил с ними, перед тем, как убить. Я объяснял им важность их чудовищной миссии. Кто, как не они, сможет накормить Солнце, чтобы оно вернуло во сто крат полученные жизни. Они смотрели куда-то в сторону и никак не могли понять, что я от них хочу. Я не настаивал. Глупо было настаивать. А они всё жевали и жевали чего-то, гады!
Я выхожу в темноту вечернего города и вижу перед собой людей – множество жизней, одну единую Жизнь, которая не закончится. Я иду к ним. Я говорю:
-Я пришёл, чтобы сказать правду, - и хочу ещё говорить, чтобы они тоже знали, но захожусь в приступе кашля, вырывающего из меня остатки лёгких.
-А в чём правда-то? – слышу я и хочу сказать, но кашель снова рвёт меня на тёмно-коричневые клочки. Я успокаиваюсь ненадолго и перед новым приступом, который уже ползёт к моему горлу, успеваю прохрипеть:
-Я пришёл, чтобы сказать правду…
2005г. 20июля



Комментарии