тени

Тени.


Глава 1
Вы смогли бы поставить подпись на смертном приговоре своей собственной рукой? А нажать на рычаг, приводящий этот приговор в исполнение? Я думаю, ответить положительно на эти вопросы могут люди без совести или те, кто думает, что мир принадлежит только им. Ни к первой, ни ко второй категории я не отношусь и все же есть в моей жизни поступок, о котором я не буду вспоминать.
Люди знающие, что им остается жить несколько лет никогда стараются не заводить близких отношений. Это не закон, требующий неукоснительного выполнения это простой логический и человеческий тип поведения в таких ситуациях. Так делают люди уже очень долго, зная, что времени у них остается не так много. Я тоже про это знал, думал, что смогу сдержать дистанцию при общении с другими людьми. Человек думает, а жизнь ведет по-своему.
Начать этот рассказ надо с меня. Мне 46 лет и последние 26 из них являюсь художником по свету в одном большом европейском городе. Мое происхождение остается загадкой даже для меня. По – матери я француз. Но мой чересчур выдающийся нос явно говорит о присутствии еще какой – то крови. Моя мать говорит, что слишком плохо знала моего отца, чтобы сказать ему о моем предстоящем рождении. А мой благородный папаша слишком мало любил мою мать и слишком сильно любил себя, поэтому через месяц после знакомства он благополучно испарился. Впрочем, я особо не жалею, мы прекрасно справились без него, хотя отсутствие мужского воспитания иногда мне мешало жить.
До 19 лет мы жили в Париже. Еще до окончания школы я твердо решил приобретать полезную профессию автомеханика. Все, что находилось внутри автомобиля вызывало во мне нервную дрожь и чувство глубокого уважения. Однако судьба как это часто бывает, видела меня иначе, чем вымазанного маслом механика и подарила мне другую не менее увлекательную работу также связанную с разными проводами, вилками и штепселями. Однажды моя тогдашняя подруга попросила помочь. Она работала в известном на весь город магазине одежды и к празднику ее попросили украсить гирляндами витрину. Гирлянд было много, они все были жутко спутанные, и половина из них не работала. Я как человек, немного разбирающийся в электрической технике, решил ей помочь. За пять с половиной часов мы починили все гирлянды, аккуратно развесили их по всей витрине. Радости хозяина магазина не было предела, моя подруга получила премию, а я огромное удовольствие от процесса. Так незаметно для меня самого я пришел мир света. Сперва я пошел работать в театр. Именно в театре я обрел огромное количество знакомых из богемы и получил репутацию мастера по свету, который умеет скрывать недостатки и подчеркивать достоинства. Вскоре на своих визитках я стал именовать себя специалистом по свету. Когда я заработал достаточное количество денег, я перестал браться за все заказы подряд и начал работать для души что, кстати, работает лучше всего. Теперь я мог путешествовать по всей стране и не только. Я знакомился с людьми и от каждого старался получить максимум. Я мог жить, где захочу и тогда я ощущал почти полную свободу жизни. Но всегда, как только жизнь налаживается, случается то, что ты не предвидел. Именно тогда я заболел. Моя болезнь нигде в мире не лечится и я начал жить просто для себя, удивляя всех своих друзей и врагов.
Люди, которые меня окружают, постепенно исчезали, оставляя меня одного, по началу я жутко переживал, но сейчас, когда прошло почти десять лет, и я научился ставить себя на место других, все встало на свои места – я ни кому не нужен, и это меня уже даже не удивляет.

ГЛАВА 2
Впервые я увидел ее на сезонной распродаже в пригороде Парижа. Она с маниакальным упорством торговалась с продавцом антиквариата. Тогда мне бросились в глаза ее тонкие запястья, которые бы моя мама назвала аристократическими. Когда в конец измученный продавец уступил ей одно из четырех купленных ею колец бесплатно, и она обратила на меня внимание мне показалось что почва уходит из - под моих ног.
У нее был довольно приятный взгляд, однако это касалось только того, что не представляло для нее интерес. После, пообщавшись с ней некоторое время, я начал замечать у нее цепкий впивающийся взгляд, он касался меня некоторых других людей (но их было очень мало) предметов старины и музыкальных записей различного времени издания. Взгляд этот проявлялся довольно редко и всегда он был, как бы украдкой тогда когда она думала что ее никто не видит.
Ее возраст как впрочем, и ее происхождение мне с первого взгляда определить не удалось. Внешность у нее менялась в зависимости от настроения. Улыбка не сходила с ее лица и в уголках губ и с внешней стороны глаз иногда появлялись тонкие морщинки.
По-французски она не говорила вообще, объясняясь на английском. Кроме него, она немного говорила по-немецки и прекрасно знала итальянский. Иногда в ее разговоре проскальзывал некий не знакомый мне язык, который, скорее всего и был ее родным.
До Парижа она жила в Лондоне в каком-то диком грязном районе недалеко от кладбища. Про этот период ее жизни я до недавнего времени не знал вообще ничего, когда я спрашивал – она отворачивалась и делала вид, что плачет.
О семье она ничего не говорила и фотографий что обычно носят с собой, много путешествующие люди, у нее не было. На прикроватной тумбочке в квартире, которую она снимала, я увидел фото великолепного замка, прекрасно сохраненного. Он был из бело-красного кирпича с пятью высокими квадратными башнями. Около замка в низине растекался пруд с миниатюрным водопадом. Все это произведение средневекового искусства сплошной стеной окружал лес. Про сам замок, она ничего не рассказала, ограничившись рассказом, о своих детских снах, где она постоянно видела этот замок. Ей очень хотелось туда съездить, но поездки с завидным постоянством срывались.
Она была оптимисткой; как она говорила, все плохое имело корни в нас самих, только исправляя себя можно было надеяться на благоволение свыше. Она была немного суеверна. У нее были свои собственные приметы наподобие тех, что были у Алисы. Если ты полоснешь острым ножом по пальцу, обязательно пойдет кровь. Если сделаешь что-нибудь плохое, оно обязательно к тебе вернется, причем в тройном количестве.
Часто ею правили суеверия. У нее было много нельзя и всего одно можно. Можно любить других. Правда любовь эта была какая-то извращенная, она опасалась, что если будет плохо относится к другим, то заслужит такое же отношение и к себе. В ее голове жили довольно милые тараканы особой породы, наподобие тех, что живут у немного больных людей, хотя, скорее всего, просто весь остальной мир был серьезно помешан.

ГЛАВА 3
С торговцем антиквариата я проспорила почти 20 минут. Он краснел, бледнел, то собирался отдать кольца бесплатно, то спрятать их подальше от меня и никогда вообще не выставлять на продажу. В конце концов, он сдался, ведь мужчины любят оставлять последнее слово за собой. Ко всему прочему он завернул покупку в прозрачную копеечную бумагу. Вышло, что одно кольцо мне досталось бесплатно, а за другие три я отдала смешную сумму. Умение уговаривать - великий дар.
Не успела я отойти от прилавков, как на меня налетели вымазанный с головы до ног дети-попрошайки. До последнего времени я делилась с ними последней мелочью, пока не заметила стайку мелких беспризорников в магазине покупавших целый блок сигарет довольно дорогой марки. За пять минут до этого я отдала им последнюю купюру зеленой валюты, лежавшей в моем кошельке.
На рынке вообще увидеть все слои современного общества. Всем хочется как-то украсить свой дом или офис, сделать оригинальный подарок. Вокруг меня кружили богато-одетые красавицы, сходящие с ума от безделья в самом центре Парижа, клерки, яппи и другие представители офисной иерархии; пожилые туристы с разных стран. На их фоне неожиданно выделялся мужчина со светлыми уставшими глазами внимательно наблюдавший за моими руками. Стоял он чуть поодаль с длинным деревянным торшером, завернутым в желтую бумагу. Чуть удлиненные волосы пшеничного цвета, большое лицо с выделяющимся носом, морщины в уголках глаз между бровей – ничего скругленного в чертах и во взгляде. Так смотрят хирурги, режиссеры и мужчины, которые хотят познакомиться. Незнакомец подхватил свой торшер и подошел ко мне. Взгляд усталых глаз, немного сердитый, будто он постоянно чем-то озабочен, буравил меня. От него пахло сигаретами и старыми книгами, тем запахом, что царит в библиотеках.

* * * * * * * * * *
Долго стоять молча, я не любил, потому и заговорил первым:
— Наверное, мне не следовало подходить и заговаривать первым, но мимо вас пройти просто так очень сложно. Меня зовут Жерар. А вас?
Она молчала, причем молчала улыбаясь. На щеках были чуть заметные ямочки, обычно они делают людей моложе, но ей это прибавляло пару лет и немного строгости.
— Сегодня меня зовут Селена. Пойдемте куда-нибудь отсюда. Стоять посреди толпы людей неудобно.
Она взяла меня под руку и повела, пробираясь через массивные фигуры продавцов. Впрочем, ей любой человек выше 175 см должен казаться колоссом. Именно так я себя и чувствовал, находясь рядом с ней. Селена едва доходила мне до плеча.
Выставка антиквариата находилась в необъятном парке. Аллеи тут запутывались в замысловатые рисунки. Дорожки были усыпаны хвойными иголками. Мы прошли совсем мало, но зашли в почти глухую чащу, где было темно и холодно, солнце здесь скрывали высокие непроницаемые кроны деревьев. Воздух стал чище и прохладнее. Но самое главное здесь были скамейки.
— Почему вы сказали сегодня? Завтра вас будут звать по-другому?
Меня сильно удивило ее нежелание говорить свое настоящее имя. Любой человек любит, когда его называют по имени, конечно за исключением тех случаев, когда недальновидные родители называют своих детей невероятными именами, которые сложно прочитать не то, что выговорить.
Она перестала улыбаться.
— Просто имя предопределяет судьбу, так говорят. А я не хочу зависеть от имени. Поэтому часто его меняю, чтобы судьба немного запуталась.
— Неужели это помогает? И как вы привыкаете к новому имени, ведь это сложно.
— Для человека нет ничего сложного, если он четко видит свою цель. Вот вы; я определенно вам понравилась или, по крайней мере, заинтересовала, вы поставили цель познакомиться со мной и сделали это легко и красиво. Правда?
Я не заметил, как начал с ней соглашаться. Как правило, соглашаясь с незнакомым человеком, начинаешь проникаться к нему особой симпатией. Селена правильно выбрала способ расположения незнакомых людей.
Наш разговор медленно потек под сводом беспросветных крон.
Еще позже я понял, что она не ответила прямо ни на один мой вопрос.

Говорил мы довольно долго, обо всем, о чем только позволяли приличия при первой встрече. Позже я просто пропустил момент, когда взял ее за маленькую руку, нагруженную достаточно массивными этническими браслетами и кольцам с голубыми камнями. Она почему-то сразу начала ассоциироваться у меня с одной мелодией. Позже я пытался вспомнить ее название, но в памяти всплывала только часть со словом windmills…
За разговором время прошло незаметно, и она как-то пронзительно заторопилась. Где-то вдалеке стали зажигаться желтые матовые фонари, сквозь деревья проникали их легкий свет.
Холодный ветер обдувал ее овальное лицо с мелкими веснушками на переносице, растрепывал темно-рыжие волосы, она состроила недовольную гримасу. Хвои отбрасывали невероятно отчетливую, почти черную тень, деревья размахивали своими пушистыми лапами, будто отмахивались от невидимых мух, или попросту выгоняя загулявшихся людей.
У нее было лицо много путешествующего человека, таких людей всегда выделяешь в толпе; один мой знакомый сравнил таких людей с акулами, которые мечутся в поисках добычи понимая, что возможно умрут от голода.
На часах было почти одиннадцать часов, у меня была запланирована встреча со старым знакомым. Мы направились к автостоянке, пробираясь сквозь деревья, только сейчас я заметил что ношу за собой нелепый торшер из желтой бумаги; сегодня я определенно совершил довольно глупую покупку. Продававшая его старушка, напомнила мне мою бабушку, которую я видел всего два раза в жизни и то в далеком детстве.
— Куда вы так спешите? У вас, наверное, неотложные дела?
— Мне пора, было приятно познакомится. – Она села за руль старого Доджа.
— Можно твой телефон? Я бы хотел позвонить. – Я нагнулся к ее лицу. В машине пахло яблоками, этот запах напоминал мое детство. Хотя, возможно, он всем напоминает детство. Еще она слушала песню из одного из первых альбомов The Smith.
— Знаешь, я верю в судьбу. Давай сделаем так, если нам суждено увидится, так и произойдет, а если нет – то нет, мы не будем тратить время друг друга. Согласен?
«Конечно, нет. Я хочу видеть тебя, сейчас, завтра, все последующие дни!». Но вслух я этого не сказал, хотя мой дед меня всегда учил, что лучше пожалеть о сделанном, чем о не сделанном. Об этом я вспомнил только тогда когда произнес совершенно другое.
— Согласен, положимся на судьбу. Так все будет правильней.
— Тогда до нашей возможной встречи.
Я стоял с торшером под начинавшимся дождем.


ГЛАВА 4.
В старой церкви, в таком же старом районе Парижа, правильней было бы сказать в одном среди очень старых районов города, проходила служба по моему близкому другу, которого, по воле судьбы я видел в последний раз пять лет назад. Он был художник, как сейчас про него говорили его родные и другие люди, пришедшие его вспомнить, непризнанный и неоцененный, хотя после смерти каждый становится гением, даже если при жизни он им не был.
Я был удивлен, когда мне позвонили и пригласили. До этого, ни один раз я хотел навестить его, но его секретарша, отвечавшая по телефону, говорила, что его нет, и он будет не скоро. Она меня не любила, хоть такое и непозволительно для обычной секретарши, но только не для Мадлен, которая была для моего друга и помощником, и поваром, и горничной и жилеткой для вытирания слез, он слушался и полностью доверял всем ее советам; я не был идеальным другом, но, как мне всегда казалось, я не заслуживал такого отношения.
Много знакомых, много друзей, но меня мало интересовали пришедшие в церковь люди. Я хотел как можно скорее положить его любимые цветы на холодные руки, сказать последние слова и уйти. В моих руках были банальные розы, но именно их он любил больше других цветов. Он рисовал их при жизни, обрел известность благодаря розам, и был окружен ими после смерти. По всему залу вились гирлянды из роз, темно-красного и белого цвета. Остальные также как и я были с розами. В первом ряду сидела его вечная невеста, так и не ставшая женой, он был знаком с ней около 15 лет, и все эти годы удачно водил ее за нос, притворяясь холостяком до мозга костей. Она верила, периодически склоняя всеми известными ей путями к браку, но Жюльен был неумолим – он никогда ни на ком не женится. В его жизни самым ценным были его розы, бесконечные девушки и вино, которым он наливался каждый вечер, все, кстати, шло именно в таком порядке. Теперь вино кончилось, половина девушек даже не пришла проститься с ним, только розы не предали своего обожателя.
Я разглядывал людей, среди них было много знакомых, но были и те, кого я видел в первый раз. Высокие дамы-близнецы, одетые как девочки на вечеринке, смешно, если учесть, что возраст дам склонялся к пятидесяти годам, очевидно, не были последними музами маэстро. Он преклонялся перед молодостью, даже юностью девушек, обладающих большими глазами, желательно зеленого цвета, чистой светящейся кожей, какая бывает только до 24-25 лет. Немногие из его муз и музок, как он называл своих, особо отличившихся обоже, пришли сегодня. Были лишь самые стойкие и действительно любившие его. Двое мужчин, сегодня было модно приходить в парах, громко шептались, в конце длинных скамеечных рядов, не обращая внимание на торжественную речь, которую говорил наш общий друг. Это были владельцы престижной галереи, где выставлялся Жюльен. На них была невероятно дорогая и наигранно простая одежда. Так одеваются богатые, но пытающиеся скрыть свое богатство, люди.
В воздухе витал запах роз, смешанный с духами, и запахом фруктов, которыми декорировали колонны, Жерар видел такое впервые. Возле проходов стояли корзины с виноградом и яблоками. Они были слишком спелые и слишком живые для этого момента.
Оркестр, который не привык играть на подобных мероприятиях, исполнял нечто невразумительное, что-то джазовое. Закончив вариации на неизвестную мне тему, музыканты решили передохнуть, и, что меня совсем удивило, повставали со своих мест, намереваясь пойти покурить. Церемония грозила закончиться, так и не начавшись.
Один из пришедших молодых людей, скорее всего ученик Жюльена, остановил музыкантов, незаметно для остальных положил ему пару купюр в карман и прошептал что-то на ухо. Музыкант кивнул и вернул свою команду на места, сев они заиграли ту мелодию, которую я безуспешно пытался вспомнить всю эту неделю. Именно она так удачно рифмовалась с девушкой из парка.
Жерар сидел, наслаждаясь музыкой и предаваясь не очень веселым раздумьям.
В конце концов, Жерар был сполна вознагражден за свое ожидание, он быстро подошел к гробу, положил цветы рядом с руками Жюльена. К нему никто не подошел и никто ничего не сказал. Выходя из зала, он заметил маленькую фигурку, прятавшуюся за одной из колонн.
Это была Селена, девушка из парка.


Глава 5
Это была Селена, девушка из парка.
— Селена? Что ты здесь делаешь?
Она легко улыбнулась, своей необыкновенной улыбкой, человека, знающего твою тайну.
— Пришла попрощаться, так же как и ты. Я была хорошо знакома и Жюльеном.
— Ты давно заметила меня, но не подошла. Почему?
— Не хотел тебе мешать. Ты так увлеченно, если можно сказать это слово на похоронах, рассматривал людей. Особенно близнецов. Они были его последними заказчиками.
Я удивился.
— Он же не писал картины под заказ.
— Но, он, как и все хотел иногда есть, пить, и хорошо одеваться. И нет ничего удивительного, что он поступился своими принципами. Все так делают. Ты думаешь, почему пришло так много людей. Он ведь стал очень богатым за последние два года. Все к нему потянулись, и теперь все жаждут узнать, кого он назвал своими наследниками. – Она говорила об этом спокойно и очень уверенно, будто давно продумала свои слова.
— А ты тоже ждешь наследства? – Я спросил это, не зная зачем. Она не была похожа на охотницу за деньгами, хотя я вспомнил, как она сказала про то, что была хорошо знакома с Жюльеном. Молодые девушки были его знакомыми только в одном случае, когда были его любовницами.
— Он как-то рисовал меня. С розами. Но между нами ничего не было, ты ведь так сейчас подумал.
Мне стало стыдно. Стыдно было даже подумать, что владелица таких глаз, может лукавить или просто говорить, не то, что думает.
— Ничего, не обиделась, у многих складывается стереотип, что между немолодым мужчиной и девушкой до 25 не может быть ничего кроме, нездоровых отношений.
Мне стало еще более стыдно.
— Да, я хорошо знаю его, знал. Он не мог просто общаться с девушкой младше 28 лет. Даже если этого требовала работа.
— Значит, ты его плохо знал. – Селена потянула меня за рукав к выходу. – Он избавился от стереотипов, но только сейчас. Пойдем, тут нечего больше делать.
Мы вышли из церкви. По городу летала паутина, наступало индейское лето. Прохожие, утомленные полуденной жарой, медленно двигались по улицам, не веря, что наступил вечер. Сентябрь на удивление жаркий и душный долго не оставлял в покое парижан.
— Куда пойдем? Я хочу есть, особенно к вечеру.
— Ты уже не собираешься убегать также быстро, как и в прошлый раз? – Я взял ее под руку.
— Я же тебе говорила про судьбу, я в нее верю. Если бы мы не пересекались по задумке какой-нибудь звезды, мы бы сейчас не шли рядом.
Я подумал, что если бы все было так просто, как она говорит, жизнь была бы куда легче, чем она есть. Но вслух ничего не сказал.
— Во что еще ты веришь? – Я хотел придать голосу немного серьезности, чтобы не обидеть ее, но у меня это не получилось.
— Зачем ты это спрашиваешь, если не веришь? – Отвечать вопросом на вопрос было ее любимым занятие, как я потом выяснил. – Я верю в близнецов души, что все твои слова и дела вернуться к тебе, что у нас всех есть бессмертная душа и в то, что любовь бывает один лишь раз в жизни. Все остальное как у других. А что для тебя истина? С чем ты соглашаешься?
— Я не знаю, наверное, моя вера очень похожа на веру других людей. Я немного атеист, немного христианин, немного язычник. Я как все. А что ты говорила про близнецов души?
— Вера не может быть одинаковой у нескольких людей. Просто ты никогда не задумывался об этом, к тому же я спрашивала не о религиозных предпочтениях. Это не те знания, которые нам преподносят в детстве, и с которыми мы либо соглашаемся, либо нет.
— Тогда я не знаю. Я верю в человека, в его силу, в силу его разума и силу его мысли. Так что же ты все-таки говорила про близнецов души? – Ее рука покоилась на моей, мне казалось, что так было всегда.
— Я просто много читала неправильных книжек, а в них столько неправды, потому верю в родство душ, даже незнакомых людей. Человек, чей характер до такой степени близок, что он кажется тебе родным. И весь жизненный путь проходит в поисках своего Soulmate. Согласись, приятно жить, думая, что у тебя есть близнец души, и что можешь его когда-нибудь найдешь. А он в свою очередь откроет тебе смысл всего происходящего.
— Ты же говорила, что смысла нет, и не будет.
— Значит, я жду своего Годо. Всю свою жизнь я жду Годо, может он существует.
— Мне кажется, что лучше просто жить не думая, что кто-то ждет, тогда меньше будет разочарование, если ты этого человека не найдешь.¬ – Я не заметил, как мы оказались в парке, и в сотый раз подумал, что так может быть только в Париже – куда бы ты не шел, ты всегда можешь выйти к парку. – Ты тоже ищешь?
Она смотрела на заходящее солнце, и на ее лице я заметил несколько светлых веснушек на носу и на переносице.
— Тебя любит солнце – у тебя есть веснушки. А что ты будешь делать, если твой близнец уже умер или еще не родился?
— Это не так важно. Я просто буду знать, что он был.
— Как ты это узнаешь? – Я жестом указал на скамейку недалеко от того места, где мы стояли.
— Вот это самый сложный момент моей теории. Может, я почувствую это, а может, и нет. У каждого утверждения есть два направления: да или нет, правда или ложь. В любом случае мне будет спокойно, если я узнаю, что он ходил по этой земле вместе со мной.
— А если ты его все-таки встретишь – что будет тогда?
Она рассмеялась странным смехом.
— А вот это в моей теории жизни человека второй напряженный момент.
Либо все будет слишком хорошо, а такого не бывает, либо все будет не очень хорошо, а может даже и очень больно и неприятно, что тоже не доставит мне много удовольствия.
— Получается, что лучше вообще никого не встречать и никого не видеть, так безопаснее? Немного противоречиво, тебе не кажется?
Она резко встала со скамьи.
— Я не настаиваю на своей точке зрения, не все, что я говорю является
истиной в последней инстанции, которая не обсуждается.
Я поспешил к ней.
— Подожди, я не обидел тебя?
Она обернулась, глядя на меня странными глазами. Они казались совершенно обыкновенными, если не вглядываться, но если ты выдерживал ее взгляд дольше десяти секунд, то тебе начинала приоткрываться маленькая тайна, словно кто-то приподнимал кусочек ткани, которым занавешивают очень интересную картину, желая скрыть ее от посторонних.
Для меня, ее глаза выглядели двумя болотами, то в ясный солнечный день, то во время дождливой ночи. Они то излучали мягкий свет, то наоборот, поглощали, втягивали все в себя. Даже цвет менялся, постоянно перерождаясь из водно-зеленого цвета в грязно-серый. Это были настоящие болота, выглядящие безмятежным лесным озерцом для неопытного путешественника, но как только ты поддавался на лживую безмятежность, болото начинало неспешно, продлевая свое удовольствие, засасывать свою жертву.
Сейчас в ее глазах шел грязно-серый дождь.
— Я никогда не обижаюсь. Обида, злость, ненависть – слишком сложные для меня чувства. Я зверею на пару минут, да и то надо приложить массу усилий, чтобы меня разозлить.
— Значит я, к счастью, недостаточно постарался?
Серый дождь неспешно заканчивался, оставляя за собой незначительные лужи.
— В общем и целом – да. И еще, зови меня Полина, это идиотское Селена мне надоело.
Меня веселила ее манера отвечать, то словами из книжек, то цитатами очень умных и очень важных людей.
Я не мог понять ее, но мне попеременно хотелось то взять ее за руку, то бросить на землю и грубо растоптать.
Мы оказались у входа на кладбище.
— Не бойся. Это на самом деле лучшее место для прогулки – Полина взяла меня под руку и повела только ей известными дорожками.
Как оказалось здесь давно никого не хоронили. Надгробия были со стертыми словами, кресты были грязными, а ограды, если они и были, давно разнесли предприимчивые работники.
Я остановился у одного памятника. На темном постаменте высился довольно упитанный ангел, трогательно сложивший руки в молитве.
— Мне всегда казалось, что его крепкая фигура немного неуместна здесь. – Ее лукавый взгляд наполнился грустью.
— А я хочу, чтобы над моим телом стоял именно такой памятник, и была низкая оградка.
— Почему многие люди, бывшие одинокими при жизни, стараются оградить себя от других и после своей смерти.
— Не думаю, что от очень хорошей жизни.
Она вложила в мою руку свою маленькую ладошку и кончиком ногтя провела по запястью.
— Знаешь, кладбище в моей жизни всегда играло значительную роль, я то ходила играть туда, то бегала с мальчиками целоваться, то навещала своих не очень сильных друзей.
— А что теперь? – Я приблизительно знал, что последует за такими откровениями.
Ее рука скользнула по моему предплечью, забираясь под свитер, изнутри поднимался жар, он остужался ее ледяными пальцами.
— Мне всегда казалось, что мы познакомимся осенью.
Я что-то хотел ответить, но она закрыла мне рот поцелуем.
Он понял, что теперь его дни будут проходить еще быстрее.




ГЛАВА 6.

Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения, стекает муть -
Узора милого не зачеркнуть.


Однажды она в порыве задумчивости спросила:
— Знаешь почему я уехала из Лондона?
Я удивился вопросу. Раньше она не упоминала о причинах своего переезда.
—Меня преследовал один человек, которому я была многое должна. Мы жили с ним в Лондоне. Район был не очень хороший, в пяти минутах ходьбы располагалось кладбище. Он там работал, делал несложный грим, переодевал, подбирал подходящие про размеру гробы.
Днем он красил трупы, а по вечерам красился сам, он переодевался в женщину и мы шли по клубам, гуляя и тратя чужие деньги. Из него получалась настоящая девушка. От природы у него были тонкие женственные черты лица, а искусством макияжа он владел в совершенстве. Иногда он так походил на девушку, что даже я начинала сомневаться в его принадлежности к мужскому полу. Он заставлял меня ходить на шпильках, перенимая женскую походку. Я помню вечер, когда мы чуть не поругались из-за туши для ресниц.
Тут она притихла, обдумывая слова, а может, просто вспоминала. Она наморщила лоб, глаза заблестели влажным блеском
— Он пользовался успехом у мужчин. К нам часто подсаживались с намерением познакомиться. Он иногда назывался моей сестрой, правда, позже всегда признавался, кто он есть на самом деле. Наши собеседники почти не удивлялись и приглашали его провести остаток ночи в их обществе. Он редко отказывался, и я оставалась одна. За эти вечера он получал позже большие деньги, которые отдавал мне.
Рядом с нами жили трансвеститы, они с большим удовольствием общались с ним, называя его Пьеро за манеру пудрить лицо до белоснежного сияния.
У него была особая аура, он влюблял в себя всех вокруг. Люди давали ему деньги, только чтобы сделать приятное. То, что он зарабатывал, работая на кладбище, упорно откладывалось. Тогда я мало работала, часто сидела без дела. Он меня не упрекал, когда я приходила просить у него деньги. Я же чувствовала себя ему обязанной, ходила за ним как тень и молчала. Он вел свою интересную игру, где мне отводилась роль наблюдателя.
Имя Пьеро ему очень подходило. Он был клоуном, который жил по своим собственным законам, а может и вовсе без них. Он делал из своей, а заодно и из моей жизни представление, так как все что он совершал, он тут же рассказывал всем своим друзьям и знакомым, всем встречным и поперечным.
Он веселил толпу, при этом он очень себя любил, другим только позволялось восторгаться и боготворить. Вечером найти обожателя легче, он это знал и охотился за теми, кто будет любить его лучше и естественней. Только почему он выбирал мужчин? Я не знаю, я не верю в то, что он их любил, просто ему нравилось их отношение к нему. Он жил обожанием, питался, если так более понятно. Это было его источником энергии.
Каждое утро я боялась, что он не вернется. Останется с кем-то, кто будет любить, так, как он сам того захочет. Я боялась, что он найдет идеального зрителя в свой шутовской театр, а может это будет клоун-партнер, с которым можно будет устроить еще более веселое представление. Он искал друга Арлекина в пестром плаще.
Он никогда не говорил мне, что будет потом, через год, два или больше. Мы жили одним днем, причем не сегодняшним, а вчерашним. Я бы даже сказала, что он жил воспоминанием о том, что было вчера или несколько дней назад, потому что он постоянно о чем-то думал и делал сравнения с тем, что происходит сейчас. Он из людей, которые часто повторяют что “вот тогда было лучше, чем сейчас”.
Так я не договорила, почему я уехала. Было лето и у меня прибавилось работы, так как лето период свадеб. А я делала хорошие свадебные фото, и у меня было много заказов и соответственно довольно много денег. Наконец я могла позволить себе почти все, о чем мечтала. Естественно часть денег я отдала ему, ведь была многое должна. У него тоже был время подъема, мы редко ходили по клубам. Была почти полная идиллия, пока один раз я не решила зайти к нему прямо на работу, я не помню с чего мне в голову пришла эта мысль, может предчувствие чего-то дурного. Я же говорила о месте его работы, он был талантливым гримером, к тому же он умел хорошо организовывать сами процессии. На его работу не было никаких нареканий. В тот день было одна или две похоронные церемонии. Молодая женщина и пожилой мужчина лет 70. У него был свой личный кабинет прямо рядом с залом для церемоний, где он делал последние приготовления. Я хотела сделать сюрприз ему, а в итоге сделала его себе. В общем, он там был с этой женщиной, с трупом, только он не делал ей грим, а делал то, что обычно делают с живыми людьми, причем все происходило под музыку.
Она остановилась, внимательно на меня посмотрела, ожидая реакции.
—Почему ты молчишь? Я понял, что ты имела в виду. Продолжай.
—Это было так мерзко, что меня чуть не стошнило. Он меня не заметил, и я продолжала смотреть на это, борясь с желанием, закричать что есть силы. Потом прислушалась, звучала та песня, под которую произошло наше знакомство - Крис Айзек Wicked game. Это было для меня еще ужасней, чем то зрелище, которое сопровождало эту музыку. Я долго стояла там не в силах пошевелиться. Эта песня длится около четырех минут, и все это время я не отрывала от него взгляда. Поверь мне он очень красивый, и даже тогда он был как бог. Впрочем, для меня он всегда был богом.
Голос Айзека пел о мире в огне и о той, которая спасет его. Я только думала, что его уже не может ничего спасти. Он нашел очередное развлечение, как всегда не понимая его стоимость. Уверена, он про это рассказал в тот же вечер всем своим друзьям. Хотя нет, в тот вечер у него была другая забава - он сравнивал ощущения. Эта мертвая женщина была у него первая, думаю среди многих последующих, его движения были скованными, будто торопливыми и он делал это наспех почти не получая удовольствия, словно ждал, что кто-то зайдет и застукает. Для него это очередной опыт, следующий номер в его представление. Этот номер был самым жестоким из всех, по крайней мере, для меня. Ты можешь представить, что я чувствовала в тот вечер? Это был не тот человек, которого я знала и которому доверяла. Хотя у него было тысячи обличий. Почему никто не говорил мне, что страсть это так больно?
Ночью, когда он уже спал, я собрала все свои вещи и ушла, забрав все его деньги. Не знаю, почему я это сделала, но мне было очень противно оставить ему хоть что-то. Сейчас все кажется бессмысленностью, а тогда я считала, что все делаю справедливо. Я сочла, что здесь в Париже он меня не найдет, хотя уверенность что он будет искать, не покидала ни на секунду. Он не из тех людей, которые прощают обиды. Я убеждена, что он был очень взбешен, до этого его никогда в жизни не оставляли, это была его прерогатива. У меня была полная уверенность, что, когда он найдет меня, он непременно захочет убить, это было такое примитивное чувство ужаса, почти первобытное. Оно долго не проходило, то накатывало, то исчезало.
Она перевела дух, опустилась на пол, притянув колени к груди.
— Наверное, тебя удивляет, что я могла его делить с другими?
Я не зная, что ответить просто опустился на пол рядом с ней.
— Знаешь, меня тоже это изумляет. Я только сейчас осознала, что не могла сказать ему ни слова против. Он полностью владел ситуацией, он полностью владел мной.
Она неожиданно повела пальцем по моей щеке.
— У тебя есть морщины... У тебя они добрые. Я вообще-то боюсь людей без морщин на лице. Это значит что они бездушные и черствые. У них не было в жизни никаких переживаний: они не влюбляются по настоящему, они не смеются от души, не плачут от горя, не умеют удивляться жизни. Каждая твоя морщинка – твой прожитый день со всеми радостями и неудачами. Это дороже чем чистая, фарфоровая кожа. А у него кожа была идеально гладкая, может, поэтому все так вышло.
Когда я работал в театре один режиссер, которого долго не хотели признавать, да впрочем, так и не признали за его особые идеи, сказал мне что не важно как сказать свою роль, а главное что именно сказать. Только так можно понять суть человека, и то о чем он думает в данный момент. Так я понял, что собой представляют многие мои друзья, за нас так часто говорят наши, мельком брошенные слова, даже в большей степени, чем поступки.
То, что она сказала, было похоже на правду, а мне так редко ее говорят. В тот день она мне открылась с еще одной стороны, до сих пор не знаю с хорошей или не очень.
Оказалось, что принцессы тоже плачут, иногда даже больше чем другие.

Глава 7.
Я ненавидел ее. Когда я понял это, я начал ненавидеть себя. Она ничем не заслужила такого отношения.
Сегодня, после ее рассказа я почувствовал, что мне надо написать ее портрет. Но всякий раз как я собирался рисовать чей-либо потрет, этот человек исчезал из моей жизни.
Потом я понял, что мне надо уйти самому, ведь она, такая слабая, все ее мысли направлены на него, а не на меня.
Я не хотел ее терять, но и ненавидеть ее я тоже не мог. Деньги, хранящиеся в чемодане с красками, жгли руки. Они были грязные, как и я сам. Такие грязные, что ни одно мыло на земле не могли их отмыть. Впрочем, моей совести тоже не помог бы ни один порошок.
Ночью Полина пришла ко мне, лицо ее было бледное до синевы. Она принесла свой любимый рассказ. Прочитав его мне, она заплакала и долго билась в тихой, беззвучной истерике.
Она все чувствовала, несмотря на то, что по сути своей была ребенком. Говорят, дети все переживают сильней взрослых.
Смотря на ее беленькие ладошки, на тоненькие пальчики, которыми она сжимала уже пожелтевшие листы бумаги с тонким каллиграфическим почерком, я понял, что люблю ее. Мысль эта, такая простая на ощупь никогда не приходила мне в голову. И я в ответ сдавил ее в своих руках, понимая, что делаю это в последний раз.
Она все понимала, и перед сном попросила только, чтобы я взял ее рассказ с собой.
Теперь эти листики всегда будут со мной, со мной будет и часть ее сердца, такая незначительная, но она все, что есть у мен