Автор - б рысь

шанс для

"Он не покупка, не аванс,
Он выпадает только pas
Фортуна в дверь стучит
А вас – дома нет."
М /Ф «остров сокворвищ.»

"Сначала манят города,
как станции конечные,
и, ты, не хочешь уходить
под снег, под дождь, под град."
Аста.

 На второй неделе одиночного похода, часов, эдак, в одиннадцать. Замерло. Замерло все. Затаилось, уползло в норы, забилось в берлоги, исчезло под корягами. Даже ставший привычным таежный гнус, и тот пропал. Бродяга и сам остолбенел, оглушенный грохотом тишины. Что?! Почему?! Как?! Так не бывает! Не бывает в дальне - восточной тайге АБСОЛЮТНОЙ тишины. "Оглох!" - было первой разумной мыслью. "Ничего подобного!" - Веточка под ногой звучно хрустнула. В ватном безмолвии треск дерева под каблуком оказался страхом. Все его существо затопил дикий, животный ужас перед чем-то неизвестным. Во рту пересохло, желудок свернулся холодным, склизким комом. Это было противно, но ничего с собой поделать он не мог.

"Спокойно! Спокойно! Спокойно!" - стучала кровь в висках; "Держись! Держись! Держись!" – бухало по ребрам сердце.

Помогали эти призывы к хладнокровью плохо. Трясущимися руками Бродяга почти минуту выуживал из пачки последнюю сигарету. А спички то ломались, то не горели, то тухли, не смотря на полный штиль. Воздух казался горячим и вязким киселем без цвета и вкуса. Кое-как он все-таки сумел прикурить. Все движенья – как под водой, или в замедленном кино. Бродяга ощутил себя мухой в банке с сиропом. Почти смешно!

Сигаретный вкус осел на губах, бычок затушен об перчатку и убран в карман. Чудеса не чудеса, а пожар в тайге – верная смерть. От порции ядовитого дыма в легких вроде стало не так плохо. Опять накатило, - страх девятым валом, почти цунами, катился на жалкие остатки хладнокровия и здравого смысла. Он был ВЕЗДЕ: в изгибах узловатых корней, в тяжести мохнатых еловых лап, в манящей нежности лесного ковра; даже в ярких бритвах солнечных лучей струился СТРАХ! Страх просочился внутрь. Руки опустились, ноги к земле как приморозило, он не сумел даже закричать. Не мог выплюнуть свою слабость и стыд вместе с избавлением стона.

* * *

Кончилось. Все кончилось. Мгновенно, так же, как и началось. Тут Бродяга понял, что случилось.

…Странное. Кругом больше не подпирали небо колонны столетних кедров и елей, не пружинил под ногами мох. Он как был: в застиранном камуфле, с рюкзаком «шмотник на ножках», замотанный в противомоскитную сетку торчал один, как перст, посреди бесконечного месива черных угловатых глыб. Плиты, блоки, балки их обломки и прочее, и прочее – в любую сторону до горизонта тянется гранитная пустыня. На сколько хватает видимости под этим серо-пасмурным низким, как потолок, небом ни травинки, ни деревца, ничего живого. Невозможно, дико, безумно!.. Не-ре-а-ль-но… Так не бывает! Точнее, не бывает на земле. Нет там таких равнин. Бродяга мог за это ручаться, обойдя за свою недолгую жизнь почти весь "шарик" пешком.

-Чудесный пейзаж, не правда ли, my friend? – Гулкий, немного с хрипотцой, негромкий бас прозвучал над ухом и мгновенно вывел бродягу из ступора(?????). Он сиганул вперед, разворачиваясь в полете на сто восемьдесят градусов, что при тяжелом рюкзаке не самый простой трюк, приземлился, одновременно вытягивая из ножен мачете. Ружье за спиной просто оказалось незаряженным.

На глыбе перед ним сидело… точнее гордо восседал, уперев руки в боки. Ростом наверное метра четыре: даже согнувшись и сидя он смотрел на Бродягу сверху вниз. Ему в глаза, не отводя взгляд, и не моргая. Потом, несколько позже, Бродяга рассмотрел этого великана как следует, отметив для себя его непропорционально широкие плечи, длинные ноги, узкие бедра и, кажущиеся ненастоящими в своей рельефности, сплетения мышц-тросов. Это потом. Сейчас – только глаза. Даже не глаза – зрачки, жуткие, аспидно-черные, усталые бездны, ненасытные до дружбы и тепла, темные пасти среди серо-серебристой радужки …на Бродягу. Вечный голод… голод одиночества. И…Да! На долю секунды – боль, усталость, надежда, и даже злость, смешавшись в сводящий с ума коктейль, вспыхнули во тьме этих глаз. И потухли. Рождение и смерть на дне бездонности.

Бродяга, ошарашенный, осел на холодный, мокрый камень.Губы незнакомца, сухие, растрескавшиеся гусеницы в пятнышках нагноений растянулись в ехидную и, почему-то, очень обидную усмешку. Уголок рта треснул, тонкая струйка темной крови повисла каплей на подбородке. Бродяга не мог оторвать взгляд от этого лица. Было в нем нечто до боли знакомое, привычное. Обожание и ненависть, красота и уродство, Зверь и Бог смешались, переплавились гармонией на этом лице. Если изучать это лицо детально – каждая черта в отдельности отвратительна, но их сочетание – щенячий восторг. Слишком широкая челюсть, слишком длинные, слишком раскосые глаза, слишком острые зубы, слишком высокий лоб – все не такое, как у всех. Лишнее.

Но! Даже иссекшие каждый клочок кожи шрамы, порезы и трещины были гармоничной частью, неотделимой от образа великана. Это все пронеслось сквозь бродягу парой секунд, одним ударом сердца. В тисках двух секунд маялась вечность.

Незнакомец снова усмехнулся, потом пророкотал:

- Не стоит, мой герой, так нервничать… Не нужно крайностей, я не враг…ТЕБЕ…- последнее слово во фразе гигант как-то недобро выделил интонацией. И снова хищно, по-волчьи улыбнулся. Зубы его походили на старый кривой штакетник, облупленную краску вполне заменяла желто-коричневая, сточенная эмаль. Бродяга еще не успел усмирить шторм эмоций в своей голове, но у него хватило ума опустить мачете острием к земле. Сжав при этом покрепче рукоять: метнуть можно и низом. Гигант продолжил:

- Итак, о чем это мы… Ах, да, ну конечно же! Как тебе?! По душе моя обитель?

На последнем вопросе собеседник грустно усмехнулся одному ему понятной шутке. Бродяга нашел силы буркнуть себе под нос:

- Никак..

Иронии, граничащей с издевкой в голосе великана резко прибавилось.

- Вот, вот-с! Я тут-с тоже не как император Китая жирую! Кто ж и за что мне эту кару определил?! Не в курсах-с, случаем?

Что б как-то поддержать беседу Бродяга промямлил:

- Нет не знаю…

Помолчали. Бродяга успокоился, чуть осмелел:

- А как тебя зовут?

После этого гигант "взорвался". Ей богу, будь это буквально, это было бы не так страшно. Сидевший в расслабленной позе незнакомец молниеносным прыжком преодолел около четырех метров, разделявших собеседников, навис над Бродягой живым утесом. Глаза великана, до этого сонные и усталые, лихорадочно блестели, вполне реально полыхали огнем в глубинах зрачков. А еще была злость. На Бродягу. За что? Великан взревел срывающимся от гнева голосом:

- Как меня зовут?! Никак!! Меня позовут после твоей смерти!!! Ты что? Сам еще не допер? Не понял? Глупец!!! Ты же сам меня… Я что тут свои грехи замаливаю, думаешь?!!

Вот тогда он понял, что было знакомо, понятно, привычно… Лицо незнакомца было гротескной карикатурой. На его собственное лицо.

- Ты…- Прохрипел Бродяга, задыхаясь от волнения, почти наверняка зная ответ. Жутко боясь, что окажется прав.

- Да! – резко кивнул собеседник, - Ты все правильно, правильно понял, мой друг!!! Я – это ТВОЯ ДУША!

Гигант на секунду умолк, вскоре продолжив свой монолог:

- Скажи мне, за что? За какие ошибки? За что ты меня ТАК изуродовал? За что запер здесь, в месте, где ты когда-то носил в себе свой дом? Ты душил меня петлями дорог, сек бичами разлук, водил по острым осколкам разбитого сердца, дубиной вечного пути выбивал из меня саму мысль, что где-то есть ТВОЙ дом, ТВОЯ подруга, ТВОЕ счастье? Как итог твоя большая душа – уродец в долине теней. Но как ты меня не курочил, как не бегал – от меня нельзя убежать. То есть от себя нельзя. А то, что ты вокруг увидел – это тоже ты. Но изнутри. За что ты сделал это со мной?

Пальцы гиганта рванули на груди кожу комбинезона, раздирая одежду с противным хлюпаньем. Бродяга, и так уже бледный как полотно, сгорбившийся под ударами справедливых упреков, совсем съежился, закрыв лицо руками. Он… Плакал… От обиды и стыда, которые жгли мозг похлеще любой кислоты. Небеса проявили солидарность, прохудившись мелким моросящим дождем.

Бродягу добило… Он увидел, что слева, там где у людей сердце, у его души гниющая дыра, в которую легко пройдет кулак. Рана пульсировала, пузырилась, выплескивая из отверстия черный, вонючий гной, вперемежку с запекшимися сгустками крови.

Бродягу стошнило. Рвало до горькой желчи, до спазмов в желудке. Когда он отплевался и оттер залившие глаза слезы, воплощение его души уже сидело к нему спиной. Голова лежит на груди, богатырские плечи ссутулены. Весь внешний вид говорил сам за себя: он просто кричал тишиной и надежды нет! Любви нет! Веры нет! И выхода – тоже НЕТ!

Великан тряхнул сальной гривой седых волос, полуобернулся. И вновь начал. Голос у души совсем охрип. Казалось, гигант усиленно подавляет жуткую истерику.

- Прости… Я просто устал… Ты же специально, день за днем, убивал в себе доверие, фантазии. Даже любовь! Да, я это знаю… Наверное, даже сумею понять, зачем ты это со мной сделал… Раньше… В твоей боли я почти утонул, в твоей любви я почти стал Богом, в твоей ненависти я был Смертью. Все – по максимуму, все – на грани. Потом все кончилось. Стало проще. И страшнее. Каждый новый день калеными щипцами выдирал из меня мою часть.

Бродяга не знал куда деться. Он, бывалый парень, краснел и бледнел как девчонка. Что самое странное – АБСОЛЮТНО искренне. Бродяга не смел поднять глаз. Взгляд вдруг стал страшно тяжелым, намертво прикипев к земле. Щеки жгли огнем горькие слезы вины. Душа все не успокаивалась:

- Ты пойми, я – ТВОЯ душа. И как у всякой нормальной души: мое сердце – любовь, моя кровь – вера, моя пища – надежда. Главное – любовь. Даже не суть важно к кому или к чему. Когда сердце у меня поет – я и музу для тебя поймаю, и удачи кусочек для тебя заначу, и с Ангелом-хранителем поговорю. Это раньше было… А так… Одна грязь и липнет… Противно быть почти трупом в живом теле. Бродяга! Ты же все-таки не до конца меня раскурочил. Мало, искорки, но еще остались! Спаси меня! Раздуй костер! Я больше так не могу…

Великан умолк. Бродяге показалось – а может на самом деле было – что он слышал пару сдавленных всхлипов. Он многое увидел по-другому.

Невозможно за пять минут перестроить то, что шлифовалось годами. Не… Жалкая, почти раздавленная фигура Бродяги решительно поднялась с колен.

- Извиняться не буду. Ни тебе, ни мне от них не легче… Я… Попробую! Я уже очень этого хочу!

Душа недоверчиво и вполне обоснованно хмыкнула. Тогда бродяга попробовал. Чуть-чуть, мелочь, для начала, на минуту воскресил из памяти почти полностью стертую из памяти историю первой, самой счастливой любви. Но самое главное – на миг вернуть те чувства, шагнуть туда. Великан, недоверчиво надо же, еще не поверив в чудо, обернулся. Из-под прикрывающей рану ладони выбилось живое радужное сияние.

- Тебе пора. Не забывай обо мне! – прошептала души.

Бродяга шагнул, собираясь уходить и тут же упал, засмотревшись на еще одно чудо. Одинокий дубовый листик трепетал на ветру, первым взломав гранитный лед. Неожиданно сквозь тучи пробилось веселое майское солнышко, пуляя куда придется солнечными зайчиками. Один из этих необычайных снарядов угодил Бродяге прямо в глаза. Где и завяз, напрочь ослепив бродягу. Бродяга споткнулся снова, упал и падал… падал…падал…

Когда Бродяга исчез, вернувшись в реальный мир, великан заметил неподалеку робкую женскую фигуру в простеньком сарафане. Он точно знал, что эту леди именуют Надеждой.



Комментарии

  • Конан/yosimitsu 2007-02-09 00:00:00 Replay

    Шанс... ракетный залп в реакторный отсек. Сто баллов. Даже тысяча.