"Если не имеешь того,
что любишь, то рано
или поздно придется
полюбить то, что имеешь".
Шопенгауэр.
А в одном случае из скольких-то начинаешь не любить, и даже не ненавидеть, а осознанно отторгать то, что имеешь. Вроде бы окружающее «время-место» существует, но оно перестаёт оказывать влияние на твои мысли и чувства. Ты начинаешь приходить к выводу, что наступает момент выбора «иметь и не иметь» и интуитивно-подсознательно делаешь выбор в сторону «не иметь». Возможно, сначала будет страшно (принятие решения, связанного с резкими изменениями своего привычного положения всегда ощущается как несколько навязанное обстоятельствами), потом наступает ложная эйфория и обманчивая легкость, затем пустота, когда старое уже разрушено или утрачено, а новое только зарождается и начинает приобретать хоть смутные, но уже очертания.
В этот момент возникает предательское конформистское желание оглянуться назад, и, вместо того, чтобы начать строить новый дом, пытаешься спрятаться в старом, не желая понимать, что от него остались только отпечатки чувств, бусинки-воспоминания на четках жизни. Не стоит оборачиваться назад, не надо забывать о том, как дорого это стоило жене Лота.
Однажды мне захотелось вернуть давно не существующее «место-время» и расплата за столь неосторожное воздействие на связь между прошлым и настоящим была очень болезненна и горька.
Мое детство прошло в небольшом провинциальном городишке, где смешались времена и стили, способы и образы жизни. Современные девятиэтажки, с непривычными тогда еще для российской глубинки лифтами, и безликие «хрущёвки», гордо выпячивающие разноцветные полинявшие балконы мозаично перемежались с приземистыми домиками в резных наличниках и потемневшими от времени непонятными строениями полубарачного типа.
В новой промышленной части города огромный универмаг, демонстрирующий полупустые прилавки и помпезный Дом Культуры соседствовали с заросшим лебедой и ивами Парком Отдыха, в котором неизменные скрипучие «лодочки», колесо обозрения и карусель с облезлыми оленями для самых маленьких каждый год с весны до осени исправно катали разновозрастную городскую ребятню.
А в старой части по плохо вымощенным улицам по утрам прогоняли неторопливых коров, ездили на дребезжащих повозках мужики в кирзачах и замурзанных телогрейках, цвели яблони, доверчиво свешивающие свои ветки за глухие крашеные заборы и над всем этим «оазисом времени, возвышались купола двух церквей.
Одна как пышнотелая яркая купчиха расположилась на краю базарной площади, роняя в быструю реку под прихотливо изломанным берегом, золотые блики своих куполов. Ей не пришлось разделить судьбу многих храмовых построек, в ней никогда не было ни склада, ни клуба; её не пытались разобрать на кирпич или содрать с куполов кровельное позолоченное железо на что-либо очень важное-сиюминутное. Её признали памятником архитектуры и оставили в покое, время от времени приводя в соответствующий её положению вид.
Второй церкви повезло меньше – она то ли временем постройки, то ли непривычной русскому глазу готической заостренностью форм не тянула « на памятник» и оказалась заброшенной и всеми забытой. Со временем на прохудившемся куполе появилась кудрявая березка, а на колокольне с разбитыми стеклами поселились вездесущие ласточки. Местные сначала пытались разобрать один из приделов на кирпич, но старинная кладка не поддавалась усилиям практичных потомков, и стены остались целы.
В детстве краски всегда ярче, звуки четче, а чувства острее. Я бродила по кривым улочкам, никогда не знавшим асфальта и крутыми извивами спускавшимся к каждую весну заливаемому полой водой лугу, входила по выщербленным ступенькам в темные полуподвальные магазинчики, где пахло селедкой и сыростью, сидела летом на старых отвалах каменного карьера, там росли репейники в человеческий рост и открывался чудный вид на современный, четких очертаний мост, связавший два берега, две части Города, его прошлое и настоящее. О будущем в детстве думается очень расплывчато, его почти не видно за осознанием настоящего.
Этот Город и был для меня местом, где происходило настоящее. Он прорастал сквозь меня многочисленными незримыми корешками, я чувствовала его как осязаемую часть себя. Я не понимала взрослых, ругающих овраги и косогоры, которыми изобиловала старая, практически пешеходная часть Города, возмущающихся отсутствием регулярного автобусного сообщения между разбросанными по обоим берегам реки жилыми массивами. Я не просто чувствовала Город вовне как среду обитания, он был внутри меня, мой собственный мир, измененный неожиданной фантазией одинокого ребенка вынужденного принять навязанные взрослыми правила игры по имени Детство.
Но все проходит …Мое взросление протекало совсем в другом месте, совершенно отличном от этого, с другими людьми, отношениями, другим темпом времени.
Детское ощущение Города не исчезло окончательно, оно притаилось где-то в сумерках сознания и не мешало наесться досыта этой мишурой суеты. Ощущения, небрежно засунутые в угол памяти, послушно пролежали там десятилетие. Мне казалось, что все, что связано с ранним детством слишком глупо и хрупко, оно плохо поддавалось осмыслению и совершенно не совпадало с моим «повзрослевшим» мировоззрением.
И это прошло…
Наступил момент, когда время в очередной раз замедлило свой бег. Оно словно переместилось снаружи внутрь меня и вело там свой собственный отсчет. Я как-то устала вечно торопиться, бояться опоздать. Со всех сторон подступала хрупкая пустота, на отчаянное балансирование между эмоциями и здравым смыслом уходили все силы. Срочно требовался тайм-аут…
И в один из ясных осенних дней я решила навестить оставшихся в Городе родственников.
С сумкой набитой подарками, в новеньких кроссовках и ветровке я шагнула на асфальт своего Города. Всю дорогу я смотрела в окно автобуса на осенний маскарад деревьев, и в душе становилось легко и бездумно.
Первое разочарование встретило меня сразу за пределами автовокзала. Когда, выйдя с площади, где останавливались междугородние автобусы, кстати, такой же грязной и разбитой, как и много лет назад, я наткнулась на провинциальный псевдо-Арбат. Центральная улица в Старом Городе стала пешеходной, обзавелась нелепыми фонарями с завитушками, и на фоне этого обшарпанные стены домов, покосившиеся заборы и огромные лужи на тротуаре. Всё стало как-то не так…
На месте глубокого оврага, в глубине которого текла речка-болтушка со странным названием Мордовка, теперь было непонятное пространство, напоминающее своим ландшафтом и безжизненностью марсианский пейзаж. Сколько себя помню люди всегда ругали этот овраг на крутом повороте дороги, речку, весной превращающуюся в бурлящее озеро, непролазные кусты по её берегам, где с большим удовольствием прятались козы. Вот и засыпали это все щебенкой и сровняли бульдозером. Стало ровно, но не лучше. Стало никак…
Я ощущала себя не путешественником, вернувшимся на родину, как в общем-то и обстояло дело, а инопланетянкой на чужой планете, смутно похожей на то, что частично сохранилось в обрывочных детских воспоминаниях.
Вид из окна квартиры, в которой пробежало вприпрыжку моё детство, остался прежним, только изрядно подросли деревца во дворе, посаженные во время очередного субботника. Разъехались друзья, состарились шумные соседки, некогда бурно обсуждавшие сплетни на самодельных лавочках во дворе. Меня никто из них не узнавал, как будто меня здесь никогда и не было…
Прогулки по сосновому бору, в котором на оздоровительных прогулках прошла добрая половина моего детства, тоже оставили смешанное чувство радости-неузнавания: те же корабельные сосны, привычно звенящие на осеннем ветру, но словно тропинки стали короче, заросли превратились в редкие кустики, а слой остатков «цивилизованного» отдыха трудящихся приобрёл под ногами катастрофические размеры.
На берегу реки было ветрено и холодно, слой наносного ила на когда-то песчаном берегу противно чавкал под новенькими кроссовками. Смотреть на воду, жестко отливающую стальным блеском, было зябко. Хотелось домой, к бабушкиному малиновому варенью, кипяченому молоку с пенками и толстым шерстяным носкам.
На третий день, измаявшись неприкаянностью, я закинула на плечо сумку и, сославшись на несуществующие дела, отправилась на автобусную станцию. Шел мелкий осенний дождик, автобусы как всегда куда-то запропастились. Я шла пешком, обходя лужи и выбоины, а врастающие в землю маленькие домишки Старого Города провожали меня потухшими взглядами окон. И меня уже не умиляло это остановившееся время…
До отправления автобуса оставалось больше часа, сидеть в душном вокзале с промокшими раздраженными людьми не хотелось, и я присела на бревна у чьего-то палисадника на дальнем краю вокзальной площади. Мелкие капли дождя стекали по натянутому на глаза капюшону, тупое равнодушие ко всему засело внутри холодной шершавой глыбой. Когда рядом со мной на этих бревнах присел еще кто-то, я даже не подняла головы, но торопливое чирканье спичек и запах махорки заставили меня оглянуться на нечаянного соседа.
Рядом со мной сидел сухонький старичок в просторном прорезиненном плаще и стоптанных кирзовых сапогах, он курил, прикрывая от дождя в кулаке толстую «самокрутку», другая рука его, словно отдыхая, лежала на колене, подставляя холодной мороси сетку набрякших вен. Старичок словно не замечал порывов резкого осеннего ветра, упорно пытающегося сдуть нас с бревен.
Я прикурила у него, мы совместно поругали погоду, и вдруг я выложила ему все, что накопилось за столь краткий визит к родным истокам. Слова рождались сами собой, облекая в тяжеловесную осмысленность все накопившиеся сомнения и разочарования. Давно уже съехал с головы капюшон, холодные струйки стекали с волос за шиворот, расползлась и погасла длинная тонкая сигарета, потянулись из здания вокзала к подошедшему автобусу немногочисленные пассажиры.
Наконец, все было уже сказано, в душе стало пусто, как в доме после торопливо ушедших гостей. Старичок поднялся, шелестя плащом сразу скрывшим его почти до пят, и впервые за весь разговор, поднял на меня прозрачные, почти бесцветные глаза. Я с трудом заставила себя встать, полупустая сумка казалась неподъёмной, а расстояние до автобуса непреодолимым.
Слова, метавшиеся в душе оглохшими птицами, наконец, выпущены на волю.
Говорить было больше не о чем. Я попрощалась со случайным попутчиком кивком головы и сделала первый шаг.
« Это просто осень, дочка. Время такое, когда сохнет на корню трава и падают листья… Когда сильные птицы улетают, а слабые остаются. Просто осень…» - услышала я в спину, оборачиваться уже не было сил.
Осознание, четкое и ясное, пришло позже, когда скрылась за заплаканным стеклом автобусного окна маленькая одинокая фигурка, мокнущая под моросящим дождем.
Осознание того, что ждет этих оставшихся птиц.
Я оставляла за серой пеленой паутину времени и Город, в который я больше никогда не вернусь. Мне тогда казалось, что я была сильной. «Просто осень…»