Автор - анна

2 время прошедшее

Я живу в коммуналке в странном доме, построенном ещё при царе Горохе, с тех пор неоднократно перестраиваемом и ремонтируемом, что явно не пошло ему на пользу. Моя квартира, благодаря этой строительной деятельности кроме трех вполне жилых комнат имеет весьма неудобный коридор с непонятными закоулками, громко именуемые редкими жилищными комиссиями подсобными помещениями, никогда не открывающаяся дверь на "черный ход" и балкон с литыми чугунными финтифлюшками. Потолок то резко взмывал вверх в ванной комнате (во время последнего косметического ремонта работяги уволокли ванну, пообещав поставить новую, но, так и не сдержав обещаний, и нам пришлось совместными усилиями оборудовать душ) и смена лампочки превращалась в опасный цирковой аттракцион, то нависал над головой в прихожей так, что хотелось пригнуться, чтобы не испачкать макушку в побелке.

В моей квартире ещё два соседа, оба отличаются большой оригинальностью по части времяпровождения дома и за его пределами, так что скучать мне не приходится.

Первый сосед, комната которого ближняя к моей, сорокалетний водила-дальнобойщик, объехавший в недавние перестроечные времена всё СНГ и его ближайшие окрестности. Когда я только въехала в свою комнату, я честно пыталась соблюсти возрастную дистанцию и называла его по имени-отчеству Петром Александровичем, хотя все остальные давно прилепили ему погоняло, перекроенное из фамилии - Ермак. Так он и останется с ним на всем протяжении моего повествования.

Ермак был под стать своему знаменитому тезке: высок ростом, широк в плечах и дороден телом, что составляло дополнительные трудности при его транспортировке по узкому коридорчику нашей квартиры, после очередного изрядного употребления спиртного. Он засыпал в самых невероятных местах, и устав его обходить и перешагивать, мы со вторым соседом волокли бесчувственное неподъемное тело, по дороге задевая выступающими его частями за все встречные углы и предметы интерьера. Тело не сопротивлялось и, даже мычало что-то вроде сердечной благодарности за нашу излишне навязчивую заботу. Мы втаскивали его в комнату, всю сплошь завешанную плакатами красоток в откровенных нарядах и многообещающих позах, старыми школьными картами с нарисованными маркером маршрутами рейсов и непонятными пометками.

Иногда, когда Ермак приводил очередную "подругу жизни", плакаты с красотками снимались, аккуратно сворачивались и отдавались мне на хранение в перевязанном веревочкой рулоне. Я ставила его в кладовку, дожидалась планомерного заката очередной попытки построения семейного счастья и возвращала сию ценную макулатуру владельцу.

Все несостоявшиеся вторые половинки Ермака были схожи как матрешки расписанные одним и тем же мастером средней руки: крашеные блондинки средней дебелости, в возрасте, приближающемся к бальзаковскому. Все они обладали огромными потенциальными возможностями голосовых связок, каким-то боком имели отношение к торговле и дружно меня игнорировали, не считая нужным здороваться даже сталкиваясь в коридоре. Дольше месяца не задерживалась ни одна, т.к. вынести принципиальное "пустодомье" моего соседа, длительные отъезды с внезапными возвращениями и тяжкое запойное обмывание удачного или, тем паче, неудачного рейса ни одна нормальная женщина была не в силах, а старательно скрывающих свои вредные привычки шлюх или алкоголичек Ермак раскусывал сразу. Так что периоды семейного уюта в его комнате часто сменялись периодами аскетически холостяцкой жизни, когда холодильник был пуст, пол покрывался разнокалиберным мусором начиная от бесплатных проспектов "Макдональдса", которыми вытирали руки вместо салфеток и пробок от бутылок, а заканчивая ореховой скорлупой. Потом либо самому хозяину надоедал этот рукотворный хаос и он устраивал очередную генеральную уборку с двиганьем с места на место дивана и стола, хлопаньем дверцами "стенки" и мытьем всех возможных горизонтальных и вертикальных поверхностей. Либо это всё приходилось делать очередной подруге. И начинался очередной виток "семейной жизни", заканчивающийся обычно большим накалом страстей, битьем Ермаковой посуды на кухне, слезами, криками и попытками рукоприкладства со стороны бывших невест ( пару раз нам даже приходилось утихомиривать не на шутку разошедшихся дамочек). После одного такого бурного выяснения отношений я, в сердцах, посоветовала Ермаку в следующий раз найти глухонемую невесту и приобрести одноразовую посуду, осколки от которой, по крайней мере, не надо собирать по углам, да и дешевая она - выбросил и душа не болит. Ермак в ответ помолчал и сказал, что подумает над моим предложением. Он вообще был большим молчуном, этот мой сосед, редко скандалил, не любил шумных компаний, мог днями в одиночку глушить разведенный спирт. Друзей у него почти не было, единственный человек, которого Ермак жаловал в любое время дня и ночи был его напарник.

В свои рейсы он много лет ездил с одним и тем же напарником, который, мог говорить за четверых, совсем не пил, будучи язвенником, и имел троих детей, жену, пекущую по воскресеньям чудные пирожки и честно ждущую его из рейса, и дачу в деревне с тещей и хозяйством при ней. В общем, он был полной противоположностью моему соседу, этот худенький подросткового вида очкарик, которого все окружающие называли ласково - Юрик, несмотря на возраст, приближающийся к сорока. Он еще не раз появиться в моем несколько сумбурном повествовании.

Второй мой сосед уже благополучно разменял седьмой десяток. По паспорту он был Иван Кузьмич Потапов, но прозвище Дед приклеилось к нему с незапамятных времен, и, даже соседки во дворе называли его так. Много лет назад его жена умерла от банального гриппа и, с тех пор, Дед старательно следил за своим здоровьем, пил всякие травяные чаи (травки собирал исключительно сам), обливался холодной водой в любое время года, собирал статьи о нетрадиционных методах лечения, по субботам ходил в баню и поддерживал в своём обиталище идеальный, близкий к стерильности порядок. Иногда мне казалось, что всё его старательно поддерживаемое непоколебимое здоровье было своеобразным вызовом всем вместе взятым хворям, которые так рано свели в могилу его жену. Периодически наша довольно внушительных размеров кухня оказывалась завешанной то пучками трав, то в духовке плиты сушились пчёлы или какие-то корешки, издавая экзотические запахи, которыми основательно пропитывалась вся квартира. Но самым большим испытанием для нас с Ермаком становилась ежегодная сушка банных березовых веников. Сначала Дед подсушивал их на балконе (в нашей чудной квартире балкон был при кухне и мы пользовались им сообща), но как только портилась погода, всё это березовое многолиственное великолепие перекочевывало на кухню. Дед, заботясь о первозданном благоухании гонял нас оттуда с куревом, дабы мы не испортили продукт, и мы совместно с Ермаком дружно проклинали его банное хобби.

Но всё это, вместе взятое не шло ни в какое сравнение с непоколебимой верой Деда в уринотерапию как универсальную систему лечения от всех известных болезней. Ещё когда он натирал уриной, то бишь мочой разные части своего тела это было терпимо, но когда он начинал упаривать вышеуказанную жидкость в кастрюле на нашей кухне, мы с Ермаком дружно устраивали акцию протеста. Дед в ответ настырно критиковал наш неправильный образ жизни, читал на повышенных тонах лекции о пользе альтернативной медицины и занимался своей благоухающей процедурой в наше отсутствие.

У Деда, в отличии от нас, всегда были деньги, но он принципиально ни кому их не одалживал, мог поделиться продуктами, советами, пожалеть и выслушать в любое время суток, но деньги он копил просто с фантастическим упорством. У его дальней одинокой родственницы был дом в пригороде и Дед копался там с ранней весны до глубокой осени появляясь домой редко, зато зимой его комната напоминала склад продуктового супермаркета.

Вот такими соседями наградила меня судьба и надо признаться, что это был не самый худший вариант. Мы старались не лезть в жизнь друг друга, почти не конфликтовали, иногда даже помогали друг другу по мелочам.

Я переселилась в этот дом, когда город начал расширяться и наш домик в пригороде, где я с детства жила с бабушкой пошел под снос.

Бабушка всего на полгода пережила свой дом, она как растение не смогла прижиться на новом, таком непохожим на старое, месте. Последний месяц своей жизни она каждый день вспоминала, как трещали и ломались под ножом бульдозера её старые яблони, которые сразу после войны посадил вернувшийся живым, но одноруким, дедушка. Яблони, которые они смогли сберечь в самые морозные зимы и с которых, даже спустя много лет она собирала хорошие урожаи необыкновенно вкусных яблок.

Она была очень молчаливой, всю жизнь редко сетовала на свою судьбу, а перед смертью сказала мне, что представляет, как на том свете она снова будет вместе с дедушкой жить в своём доме, окруженном яблонями. Когда её не стало, мир вокруг стал пустым и шатким.

Моя мать была их единственным, поздним ребенком, она рано уехала в город за призрачным счастьем и финансовой самостоятельностью. Общежитское житьё быстро изменило её, причем далеко не в лучшую сторону: из наивной деревенской девчонки с соломенными, толстыми косами на фотографии с выпускного вечера из бабушкиного альбома она довольно быстро превратилась в неуравновешенную испитую особу с нездоровым цветом лица, пережженными "химией" волосами и нелепо-ярким макияжем.

Моя мать оставила меня у бабушки, когда мне было несколько месяцев отроду. Никаких сведений о моем отце она так никому и не сообщила, может быть, она и сама достоверно не знала этого, что совершенно не удивительно при её тогдашнем образе жизни.

Мне сравнялось четыре года, я уже начала её стесняться, т.к. она появлялась всегда "под шофе", а соседская ребятня частенько дразнила меня "алкашкиной дочкой". Мама приехала как-то необычайно веселая, привезла джинсовый комбинезон и голубого пушистого зайца, размером почти с меня. Вечером за ужином она сообщила бабушке, что уезжает на Север, как она выразилась за "большой деньгой" и устройством личной жизни. Обещала присылать деньги и вообще рисовала радужные перспективы. Бабушка её не отговаривала, наверное, она тоже уже устала от еженедельных визитов, сопровождающихся ночными походами за самогонкой по соседям, склоками с последующими сплетнями, и похмельными утренними слезами-причитаниями о загубленной молодости.

Мама действительно прислала несколько переводов. Потом пришло письмо о том, что она выходит замуж за "хорошего человека" и не собирается ему сообщать о "грехе молодости", т.е. обо мне. Больше не было ни писем, ни переводов. Бабушка, положив последнее письмо в коробку из-под конфет, где лежали открытки и вырезки из журналов, навсегда вычеркнула свою непутёвую дочь из своей и моей жизни. Может быть, где-нибудь у меня есть даже братья или сёстры, но я об этом, наверное, никогда не узнаю.




Комментарии

  • Павлов Дмитрий 2004-12-10 00:00:00 Replay

    Анна, с удовольствием прочитал ваше "Время прошедшее". Но некоторые отрывки в тексте звучат очень уж тяжеловесно: "Периодически наша довольно внушительных размеров кухня...". Не проще ли будет: "Иногда наша просторная кухня...". Обращаю на это внимание, поскольку именно на такие вещи мне самому пеняли читатели.

  • Андрей (гость) 2014-03-28 19:14:48 Replay

    Да, в этом вся Индия, эти общие кухни и уринотерапия, убожество "здорового образа жизни", этой камасутры, сумасшествие. Вот что пишут на lovehate ещё: [Хочу предупредить, что секс с выходцами из Индии смертельно опасен. Русская здоровая девушка вышла замуж за индуса, проживавшего в Швеции. Девушка совершенно невинная. Выходила под давлением моды выходить замуж за границу и под влиянием родных. Мало того, что она приобрела совершенно отвратительного супруга, изменщика и деспота. Она заразилась от него жуткими экзотическими заболеваниями, которые шведы не знают как лечить. Трое больных детей она родила ради пособия. Последняя малышка дочь заведомо умрет от врожденных заболеваний. Старшие мальчики совершенно неуправляемы, болезненны и подвержены наркомании. Подумайте ради чего еще нужно хранить расовую чистоту. Заразы, которые распространяют жители стран третьего мира, никем не изучены и не будут вылечены.k