просто

Я уживаюсь, может быть, живу,
Вдыхаю воздух, может быть, дышу.

Кто-то с утра распахнул форточку в моей комнате, и холодный февральский ветер побежал по тумбочкам и стульям. Хотелось, открыв глаза, увидеть яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь тонкое оконное стекло. Хотелось, встав с постели, начать день с улыбки. Хотелось… как многого всего лишь хотелось. Сосед с семи утра слушает свой Drum’N’Bass.
- Я уживаюсь,– промямлила я сама себе, умываясь ледяной водой, - я … уживаюсь.
К чему, интересно знать, вся эта суета, вся эта толкотня? Зачем куда-то спешить, если в итоге, всё равно, мало, что получается? Если получаешь меньше, чем отдаёшь?
Из плеера пачками вылетали лозунги первого альбома Дельфина, а в телевизоре диктор о чём-то рассказывал, но я его не слышала: получалось, что диктор читает рэп голосом Дельфина. Если бы с утра показывали такие новости, все бы через неделю совершили массовый акт суицида – по крайней мере, лично мне было бы нелегко с самого утра убеждаться в том, что “надежда – самообман”.
Я шла по улице и рассматривала идущих навстречу прохожих. Интересно, куда они идут? К чему стремятся? Чего хотят от этой жизни?

- Сегодня в “Саунде” будет … эмм … “гараж”, по-моему. Пойдёшь?
- Наверно. Я не знаю, честно говоря. Одной идти влом.
- Пошли со мной? Я тоже собирался.
Я кивнула в ответ. Ладно, пойдём, всё равно больше никто не пригласит. Кстати, когда меня последний раз приглашали “в свет”? Больше года назад, это точно. А когда я вообще последний раз была в этом “свету”? Да уж, риторический вопрос.
Я с Ванькой иду в “Саунд”, да … Или, наоборот, Ванька идёт со мной? Мне в детстве мало, что объясняли, так что почти до всего приходилось доходить самой. Может, от этого я никогда ничего не ждала от жизни, да и жизнь от меня ничего особенного не ожидала: мама всегда говорила, что построить карьеру мне не удастся, что муж у меня будет такой же, как и наш папа – не выдающийся, и что жизнь моя будет точно такой же, как и её – серой, скучной и недостроенной. Странно, чаще всего, чем хуже мне предсказывают будущее, тем сильнее я стараюсь сделать его лучше. Как-то пришла к выводу, что это стремление выставить окружающих дураками, осветлив тем самым себя любимую на фоне остальных. “Поэтому ты до сих пор и не замужем, вечно что-то из себя строишь”, - сказала мне как-то мама. Добрая она у меня, ей Богу, добрая.

- Ты уже собралась?
- Почти, ещё минутку и я буду готова.
- Да не торопись, мы не опаздываем. – Он вдруг замолчал. Странно, весь вечер что-то мне рассказывал, развлекал, как мог, а тут замолчал.
- Ты, наверное, не знаешь, но ты первая девушка, которую я куда-либо пригласил, - вдруг немного пониженным тоном сказал он.
- Теперь знаю, - тихо отозвалась я из ванной. “И всё же Я иду с Ванькой … Лестно”.
Я смотрела на своё отражение в зеркале.
- А “валентинки” дарил?
- Дарил. – Длинная пауза. – Куда деваться!
Я усмехнулась. Куда деваться, говоришь? Странно, почти прямым текстом: я никогда не любил.

Мы затолкались в самую гущу толпы и танцевали до упада. Я закрыла глаза и двигалась в ритм, кожа невероятно явственно чувствовала все прикосновения: одежда случайно задетых окружающих, неоновый свет прожекторов, взгляд Ваньки. Пришло на ум: сквозь меня проходит ритм, сквозь меня струится свет. Глупая всё же фраза, глупая и невероятно надуманная. Ванька потащил меня наверх, к бильярду. Прокуренный зал, зелёный свет, чёрные силуэты и звук ударяющихся шаров друг о друга. “Жуть, - подумалось, - и воняет противно”. Дым волнами проплывал мимо моего носа и мягко врезался во все попадающиеся на пути предметы.
Ванька принялся учить меня играть в бильярд. Видимо, я не рождена для таких развлечений; от того ли, что я каши мало ела с утра, а если уж быть честной до конца, я только мандаринку съела, а может, я бездарна к таким вещам, как бильярд.
- Ну смотри же! – Он искренне верил, что я увлечена этим странным процессом.
Я тупо упёрлась в зелёное пятно бильярдного стола, размазанное сигаретным дымом. Внезапно захотелось лета, солнца и несколько горстей пляжного песка. Видимо, цвет стола напомнил мне луг, большой цветущий летний луг, точно такой же, как в деревне у бабушки.
- Зачем ты учишь меня? – Я вдруг вышла из своей сезонной эйфории.
- Это интересно, - Ванька смутился, - и просто… для расширения кругозора.
Он всё же забавный и стеснительный. Или, может, это он только со мной такой стеснительный? Странно. Я, вроде, ничем особенным не отличаюсь от других, надписей: “Осторожно! Высокое напряжение!” на мне нет, да и не выделяюсь я из толпы яркой незаурядностью. Нет, я такой никогда не была, отчего же он?

Моё рабочее место. Мой стул. Мой стол. Мои коллеги. Я, наконец. Кто-то барабанит карандашом по оконному стеклу, за которым на город падает снег. Из приёмника шуршит что-то приторно-противное. Выключите же, кто-нибудь эту дрянь! Ванька пялится на светящийся компьютерный монитор. Такое ощущение, что воздух сгустился и большими вязкими ошмётками падал с потолка на пол. Время медленно сочилось сквозь густую сетку непроницаемого воздушного пространства, хотелось уснуть и проснуться лет эдак через тридцать. Чтоб горькие усмешки жизненного разочарования разъели насквозь этот застоявшийся атмосферный заслон, чтоб музыкальный ритм истощился сам собой и, превратившись в тонкую серую нить, повис на белом подоконнике. Мне вновь чего-то хочется… Я мечтаю о всякой ерунде, сидя за рабочим столом, словно десятиклассница за партой на уроке географии. Только вот нет рядом лучшей подруги, одёрнувшей вовремя, нет рядом строгой географички, выгнавшей из класса за невнимательность; нет никого рядом, кто проявлял бы хоть толику эмоций по отношению к моей персоне. Всем наплевать.

Я медленно шла с работы домой. Вчера звонила Анютка из Амстердама: у них там уже вовсю весна, а у нас только в достатке снег выпал для подлинной зимы.
- Ты домой? – Ванька догнал меня по дороге.
- Угу, - я больше кивнула, чем промычала свой невразумительный ответ.
- Можно, к тебе на чай напроситься? – Он состроил милую рожицу идиота.
- Пошли. Только у меня сладкого вообще нет.

Мне нравится музыка Тори Амос. По комнате плавали странные звуки пианино, смешанные с шуршанием магнитной ленты в магнитофоне. Я пила чёрный терпкий чай из большой белой кружки с надписью “Alpen Gold”, Ванька сидел рядом, читая вкладыш из альбома Тори. Зачем он пришёл? Зачем я ему нужна?
- О чём ты думал сегодня на работе?
- Что? – Он оторвался от чтения так резко, словно рядовой, которого призывает к ответу прапор.
- О чём ты думал сегодня? Сидя перед компьютерным монитором?
- О чём? … Ни о чём, просто сидел и сверлил взглядом компьютер.
- Почему? Ведь мы все должны, по сути, работать, раз уж пришли. Ведь так неправильно.
В голову лезли глупые, по-детски наивные мысли, словно я вернулась в пятилетний возраст и поверила, что все люди добрые. Странное ощущение наивности и доверия человеку, сидящему рядом.
- Да, должны, - тихо согласился он, - но мы не так уж и часто выполняем свой долг. Не знаю, может, это погода так действует?
- Что же мы тогда за люди, если наше настроение зависит только от погоды?

Я собиралась ложиться спать. В ванной повисла нота отчаянья, но, перегревшись, с треском лопнула и рассыпалась на синюю плитку. Капельки воды медленно стекали по стене, останавливаясь на краю ванной. Одиночество сливалось в канализационную трубу, образуя предсмертную воронку. Хотелось выглядеть завтра лучше, чем есть на самом деле. Желание, наконец, выделиться из толпы? Нет, пожалуй, желание не слиться с ней окончательно. Я заплела влажные косички, намотав на концы бигуди. Я не люблю косички, не люблю ложиться с ними спать, потому что они вечно мешаются, и всю ночь ворочаешься с боку на бок с одной лишь мыслью: как бы улечься так, чтоб они не мешались?! Косички – моя проблема, моя единственная, пожалуй, проблема. Да уж, я давно перестала о чём-либо беспокоиться, суетиться только потому, что суета есть порождение всех проблем.
Я легла в постель – мешались косички и перья, вылетающие, временами, из подушки. Мои проблемы ничтожны. Всё же, каковы проблемы у человека, таков и он сам.

Ванька держал мои руки: я замёрзла и вдобавок забыла дома варежки, а он меня грел. Отопление отключили уже почти везде. Да, особо впечатлительных просьба повеситься! Он греет мои руки, просто греет, а глаза блестят, как будто это не руки, а два бесценных щупальца. Да ладно, чего уж там, у всех такие, просто над нами матушка эволюция неудачно пошутила. Жили бы и жили себе самыми обычными, самыми примитивными австралопитеками и знать не знали бы таких вещей как одиночество, любовь, тоска. Только животные инстинкты, не больше не меньше.
- Пойдём сегодня в кофейню? – Он всё ещё держал мои руки.
- Пошли. В ту, что недавно открылась на перекрёстке?
- Да-да, там ещё такие оригинальные кофейные чашки на разноцветных нитках!
Какой живой интерес, однако, к простым чашкам. Кстати, когда-то я хотела собирать кофейные чашки.

Я никогда не думала, что в моей жизни будут ещё две проблемы, помимо косичек и перьев в подушке. Никто и никогда не говорил мне “Я люблю тебя больше жизни!”, никто. Как это, любить больше жизни? Я никогда не испытывала к ней особой любви, впрочем и она ко мне тоже. Я жила ею и в то же время шла как бы параллельными с ней путями. И это никогда нельзя было назвать любовью, скорей, равнодушие. Она – серая, бледная, словно дымка над водой по утрам, её нельзя любить больше, чем кого бы то ни было. Мы шли разными дорогами, но по одному направлению. Я спотыкалась – она ехидно хихикала в кулачок, она падал в дорожную пыль – я равнодушно продолжала свой путь.

Я заплетала в ванной косички. Ванька уже давно спал – он на работе был … работал, устал. Оказывается, косички заплетают намного выше, чтобы спать было удобнее, а подушки можно просто зашить. Звонила Анютка из Амстердама: у них там уже лето в самом разгаре, а у нас только началась весна.
Я легла рядом с Ванькой и слышала его дыхание среди бесконечного звона тишины. Я вздохнула, чтоб услышать, как звуки моего дыхания сольются с этим тишинным гулом. Он дышит, он живёт, а я?

Я уживаюсь, может быть, живу,
Вдыхаю воздух, может быть, дышу.