Автор - ярволк

электричка

 Сижу с краю, мучаюсь угрызениями совести, что сижу, но продолжаю сидеть. Народа набилось до предела, даже в салоне. При этом торговка конфетами, всё-таки, умудрилась пробраться и даже продать несколько конфет.

Наши электрички – это олицетворение жизни в том виде, в её, самом, распространенном виде. Люди толкаются, не могут найти, куда поставить ногу, тянут за собой свои сумки, бьют по лодыжкам тележками.

В вагоне запах пота, перегара, семечек, дешёвых сигарет. Остановка. Никто не выходит, только запихиваются новые, машинист орет, чтобы пролезали быстрее. Поезд трогается с места, люди, более-менее, утрамбовавшись, начинают весело общаться, играть в карты, жрать пирожки. Всё пропитано однообразием и монотонностью, понимаешь, что это продолжается со времени появления железных дорог. Железные дороги первая победа человека над расстояниями, и, сразу после этой победы, с первых дней жизни железных колоссов, несущихся по стальным дорогам, тянущих хвосты составы, возник новый народ.

Народ поездов, все мы часть своей жизни принадлежим к нему. Есть народ, есть классы с их пресловутой классовой борьбой. Ибо, садясь в вагон классом повыше, чем предыдущий пассажир старается убедить своих попутчиков и, прежде всего, себя самого, что он всю жизнь ездил только таких поездах.

Подошли контролёры. Трое мужиков лет сорока, деловито проверяли талоны, брали взятки, выписывали квитанции, изредка, возмущаясь величиной взятки или её отсутствием. Пассажиры разделились на три группы: добросовестно оплатившие проезд, давшие на лапу и последняя, наиболее пьяная и смелая, пославшая контролёров, а заодно и правительство вместе с президентом.

В открытое окно ворвался ветер, сидящая под окном бабка засуетилась: «Так и продуть может», – с этими словами она затягивает платок потуже и просит закрыть окно. Я с тоской смотрю на закрытое окно, всегда поражался, как провинциалы боятся простудиться, и с какой охотностью дышат потом, перегаром, табаком. Как в жизни, человек пугается новой, свежей струи, нет уж – говорит он себе, лучше по старому, это уже проверено.

Возле меня раздаётся хриплый смех, это, сидящие рядом со мной, парень с девушкой общаются с бабкой. Интересно, с чего они так веселятся? Внимательно слушаю их разговор. Бабка купила своему внуку две конфеты и очень хочет одну съесть. Вот вытянет конфету из торбы, посмотрит на неё и спрячет, после чего снова начинает рассказывать, как ей хочется сладкого. Её собеседники говорят: съешь одну, внуку вторая будет. Нет, – отвечает бабка,– я их своему внучку везу, и, снова, смотрит на конфету. Все смеются.

Станция Мотелиевка. В вагон заходят торговки мороженым и газетами, народ зароптал и начал, сначала тихо, а потом, более уверено, посылать их. Перекрикивая призывы к совести и уважению, дети рыночной экономики огласили перечень предлагаемых товаров и двинулись вперёд. Первой, словно ледокол в арктических льдах, раздвигая и посылая людей, шла торговка мороженным, держа сумку над головой, за ней, в быстро исчезающем фарватере, лавировала газетчица. Когда торговки поравнялись со мной, сзади раздалась громкая, неразборчивая брань с упоминанием бога, сатаны, правительства и кавказцев. Буянила старуха, явно выжившая из ума. Брань оборвалась так же неожиданно, как и началась, и всеобщее внимание обратилось к новой опасности. Это был газетчик мужского пола, невысокий, грязный, беззубый, загорелый, с усами. Опережая ропот толпы он заговорил: «Шановни, перепрошую, особлыво тих кхто стоит у проходи, я вам предлагаю… – Далее следовал список предлагаемой периодической литературы, во время прочтения которого бабка, вновь, разразилась бессвязной бранью. Перекрикивая разбушевавшуюся старуху он продолжал, – Есть интересни материалы про чукчу, пэрэпрошую про Кучьму.» Народу шутка понравилась, толпа грубо заржала. Газетчик закончил краткий обзор предлагаемой прессы громогласно обратился к пасажирам:

– Шановни, перепрошую, особлыво тих кхто стоит у проходи, дозвольтэ мэни пройты, и, дуже прошу, нэ посылайтэ, бо я дорогу знаю.

На лицах появляется подобие улыбок, люди теснятся, пропуская человека завоевавшего их симпатию.

Этого зыбкое примирение разрывает вой сумасшедшей старухи:

– Все на колени и просите прощение у бога! Я вам солнца не дам, я уже спосала вас два раза, больше спасать вас никто не будет! Никто!

Брызгалась слюной на пытавшихся успокоить её, махала руками, сыпет проклятьями. Она высокая, грузная, одета в бесформенное коричневое платье, тяжело дышащая раскрытом в одышке рте, в нём видно только два зуба с блестящими на них пузырями слюны. Старуха ругается долго, временами её брань неразборчива и тиха, и когда думаешь, что она выговорилась и затихла, старуха начинает орать с прежней силой. Сидящие рядом с ней уже не пытаются что-либо сделать, просто тупо смотрят в окно.

Фастов. Электричка на десять минут больше положенного стоит на станции, бабка молчит, завернулась в свой платок и боязливо смотрит по сторонам. Иногда её взгляд останавливается в пустоте, она что-то видит, доступное только ей.

Тронулись. Опять брань и проклятия, только что севшие пассажиры смотрят на неё с удивлением и некоторым страхом, но скоро привыкают и никто уже не обращает внимание на человека выжившего из ума. Человека, которого попутчики не вышвырнули на ближайшей станции, только потому, что для этого нужно встать самим.

До моей станции ещё минут двадцать, я хочу до конца проникнуться духом этого вагона. Выхожу в тамбур, в раздвинутых дверях стоит кравчучька, оставив лишь узенький проход. Проходящие матерились на тележку, на того, кто её поставил или рефлекторно выругавшись в пустоту, протискивались дальше. Из вагона появилась ещё одна торговка мороженым, но люди в тамбуре стояли так плотно, что она не могла пройти. С призывами дать ей дорогу торговка попыталась пролезть, но поняв обречённость этой затеи, женщина вытянула руку и крикнула двоим ребятам, стоявшим возле двери в следующий вагон: «Хлопци потяныть мэнэ». Один из парней хватает её за руку и протягивает…

Объявили мою станцию, выход на левую сторону, с право от меня, на грязном полу сидят два ветерана. Я вежливо обращаюсь к нему: «можно я выйду». Сидящий возле моих ног ветеран испугано вскакивает и тут же падает на стенку. Он еле держится на дрожащих догах. Мы встречаемся глазами, взгляд загнанного зверя, загнанного настолько, что пропало желание жить. В его глазах с паутинкой красных прожилок на пожелтевших белках и тусклыми, мутными, как старое орх-стекло зрачками страх, обречённость, сломленность, страдание.

Делаю шаг, второй ветеран поднимает пьяные глаза, и тупо смотрит на меня. Потом переводит взгляд на торбу, висящую на поручне, пытается её снять, но пальцы не слушаются его. Я останавливаю его: «Не надо, мне не мешает».

– Да, да я сейчас, сейчас… сниму.

Дрожащая рука пытается снять ручки с поручня. Ему кажется, что это очень важно, если он снимет торбу, то очень поможет кому-то, кому-то это нужно.

Я снова останавливаю его: «Не надо, мне не мешает». Старик смотрит рассеянным, по детски обиженным, взглядом. Весь его вид выражает: «Я хотел как лучше, правда хотел…», но, в следующую секунду старое лицо принимает тупое отстранённое выражение, какое было, до того как я потревожил этого человека. Человека с пятью рядами орденских планок, человека прошедшего войну, человека сидящего на грязном полу в тамбуре переполненной электрички.

Спрыгиваю на омываемый дождём перрон, идёт затяжной весенний дождь. Насыщенный влагой воздух врывается в лёгкие, проникает в кровь, растекается по сосудам. Мгновение назад я был частью переполненной электрички. Я протягиваю руки к серому небу; небесная вода струится по лицу, дождь умывает меня, растворяет пелену уставших глаз.

– Дождь, я люблю тебя! Спасибо дождь!

Сзади глухо стукнули раздвижные двери вагона.


P.S. (написан три месяца спустя).

 Этот текст является дополнением к рассказу электричка. Сегодня я, в который раз, посмотрел «Терминатор 2». В фильме есть момент когда Сару Конор допрашивают психиатры.

Сара пытается им объяснить в какой опасности находится всё человечество, но ей, естественно, никто не верит и все считают её сумасшедшей. Сюжет терминатора не является нереальным. Как и многие другие кошмары, описанные в фантастических книгах и голивудских фильмах.

Когда смотришь фильм или читаешь книгу, вымышленная реальность становится частью твоей жизни. Ты веришь в возможность происходящего, перенимаешь опыт главных героев, смеёшься и плачешь вместе с ними. Но, вот книга закрыта, фильм просмотрен и наш виртуальный опыт улетучивается подобно ртути. И, когда в жизни мы сталкиваемся с подобной ситуацией, то, порой даже не вспоминаем, что это уже было, мы это уже пережили и знаем как действовать, знаем чем руководствоваться. Обывательский опыт порабощает своей монотонностью и общеприменительностью.

Старуха, в моём рассказе подобна Саре Конор из «Терминатора». Она кричала, что всех нас не раз спасала, что все должны покаяться; если в первом можно усомниться, то во втором она права как никто другой. И кто знает, что на самом деле происходит в её сознании, с чем она борется, какие высшие сферы ей доступны.

Сколько людей на земле шепчут, кричат, бессильно плачут пытаясь рассказать о понятых ими истинах, без которых, по их мнению, невозможно жить остальным людям. Здесь можно возразить: «Но человечество ведь живёт, не вымирает, развивается». Да мы живём и развиваемся. Только как? Куда? Ради чего?

Попытайтесь ответить на эти вопросы. Не являются ли не понимаемые нами люди посланцами свыше? предупреждающими нас, просящими нас остановиться, призывающими задуматься.

А человечество подобно водителю в наркотическом угаре, врубившему музыку и несущемуся на всей скорости. Пока дорога прямая, он набирает скорость и смеётся над сигналами встречных машин. Но дорога не может быть прямой всегда, незаметно для водителя исчезнут встречные машины и дорожные знаки. И, внезапно, увидит он пропасть, и осознает, в короткий миг полёта, с ужасающей ясностью, что всё это время ехал не туда. И его вопрос о правильной дороге сольётся с взрывом бензобака.



Комментарии

  • Идущий от водопада 2007-05-26 00:00:00 Replay

    Не знаю ребят. Вы взяли и охаяли, то, что человек пытался до вас донести. Я не прошу вас относиться с уважением к другим людям. Не буду. Бессмысленно. Просто постарайтесь видеть не то, как тут всё плохо, а то хорошее что в нём есть. Самое главное в его тексте, что он живой. Не пустой, не написанный под копирку. Надо писать по настоящему, не ради чего-то, а просто, потому что, по-другому не можешь. Когда чувствуешь, что если не выговоришься, натворишь дел. И скорее всего плохих.Стихи редко бывают чисто плохие или хорошие. В основном они или живые, или пустые.