С серого, тусклого, будто полинявшего неба, сквозь густые тучи которого не мог пробиться даже самый смелый и отчаянный лучик солнца, вдруг упала холодная, обжигающая, маслянистая капля. Потом еще одна. И еще. И вот тяжелой, сплошной стеной встал дождь. Теперь он будет идти 8 месяцев подряд, не переставая, роняя на иссушенную, отравленную землю капля за каплей, проникая в самую глубь истерзанной земли, убивая на своем пути последнюю жизнь. Каждое семя, встреченное им будет безжалостно отравлено, всякое живое существо будет заживо сожжено кислотой и вновь воздух пропитается смрадным, ядовитым дымом от тающей земли.
Тысячи лет люди отравляли, подчиняли, убивали, терзали природу. Теперь она мстит. Вот уже как 76 лет каждый год идут ядовитые дожди. Да, люди научились спасаться и прятаться – это удается им лучше всего. Они построили нерушимые дома-капсулы, неподвластные ни времени, ни разъедающим все на своем пути кислотам, они научились делать все из ничего: синтетическую пищу, получали кислород, разлагая химические вещества и отходы, - они научились жить, не завися от природы, и гордились этим.
Когда же первые капли гулко застучали по одноликим тонированным окнам домов-капсул, только один человек устремил свой взгляд на заплаканные, покрытые желтоватым налетом стекла. У нелепого продолговатого овала окна сидела старая женщина. Ее усталое лицо, испещренное морщинами, напоминало пергамент: когда-то на нем оставила след искусная художница-природа, затем летописец-время приложил свое перо, оставив замысловатый росчерк, потом печаль и радость…
Глаза ее, глубоко запавшие и потускневшие, смотрели вдаль, за горизонт, где оплавленные крупинки песка вздымались в диком танце под напором струй воды. Глазами она пыталась проникнуть за сплошную завесу дождя, увидеть хоть что-нибудь кроме безграничной безжизненной пустыни, распростершейся до самого горизонта и дальше. Потом уже, когда старческие глаза отказались всматриваться в серую муть, женщина медленно, тяжело вздохнула и отвела взор.
Она жила здесь одна; дети ее давно выросли и теперь у каждого своя жизнь. Правда иногда они навещали Алисию – так они звали ее, – но она почти не узнавала никого и ни с кем не разговаривала.
А теперь, когда большинство ее знакомых кто умер, кто просто забыл ее, и дети, устав от странностей старой женщины, перестали к ней приходить, она целыми днями просиживала у окна, вглядываясь вдаль, будто ожидая чего-то, и всегда она держала в руках маленький, треснувший с одной стороны глиняный горшочек, который так долго берегла. Каждое утро, встав как можно раньше, она аккуратно доставала горшочек с верхней полки огромного металлического шкафа и шла к окну. Здесь она бережно ставила его на стол так, чтобы тусклый сероватый свет падал на черную рыхлую землю в горшке, садилась рядом в кресло и ждала. Иногда она забывалась тревожным сном и переплетенные узловатые пальцы временами вздрагивали, перебирая ткань юбки. Часто, проснувшись, Алисия с трудом вспоминала кто и где она, испуганно осматривалась и, успокоившись, вновь засыпала.
Но одно Алисия никогда не забывала. Каждый раз, стоило ей закрыть глаза, она переносилась туда, куда всеми силами стремилось ее сердце. Она вспоминала, как была совсем юной, как иногда, встав с самим солнцем, она распахивала широко-широко дверь и , подставив загорелое лицо ласковому солнцу, сбегала вниз по ступеням веранды так же быстро и легко, как южный ветер, и, едва касаясь ногами мягкой шелка травы, бежала в сад. Медленно и осторожно приоткрыв кованую калитку палисадника, она опускалась на колени и до опьянения, до головной боли вдыхала упоительный аромат цветов, разливавшийся густой тягучей волной по всему саду. Помнила она и как начался этот бесконечный смертоносный дождь, а особенно, как она, корчась от боли под обжигающими каплями, стрелой помчалась в палисадник и, как можно глубже вонзив руку в рыхлый грунт, захватила пригоршню земли с косточкой вишни, которую только несколько дней назад закопал туда ее дед.
А потом были годы и годы беспросветного ужаса. На ее глазах исчезали деревья, звери, птицы. Она видела, как таяли под безжалостным дождем трава и цветы, слышала вопли животных, плоть которых сжигала кислота… Конечно, люди пытались спасти их, но к тому времени было уже поздно. На ее глазах умерли родители, в тот день работавшие в поле, с оплавленной кожей бегущие от смерти. Погиб и ее дед, пытавшийся спасти скот. Лишь спустя неделю ее, маленькую испуганную девочку, нашли другие люди, поселившие Алисию, как и многих других, в непроницаемые капсулы, связанные между собой бесконечной паутиной тоннелей. Потом оказалось, что правительство знало о катастрофе и уже давно готовилось к ней, строя эти убежища, но, опасаясь всеобщей паники, не стало оповещать людей, надеясь что все обойдется.
Так вспоминала свое прошлое Алисия, и глубокая горизонтальная морщина прорезала ее высокий лоб. Нет, теперь она не плакала. Это раньше, просиживая долгими вечерами на ледяном полу капсулы, она до слепоты, до рези в глазах рыдала и не могла остановиться. Она понимала, она никто. Никому не нужна.
Потом был короткий роман, принесший ей первую долгожданную дочь. Затем еще один. Потом дети подросли и ушли, и в общем-то ничего не изменилось. Она по-прежнему была одна и безразлична этим холодным людям, яду равнодушия которых позавидовал бы сам дождь.
Теперь, днями и ночами напролет просиживая у окна, она почти перестала ощущать пустоту и боль забытья; воспаленные, запавшие глаза - когда-то живые и смеющиеся – теперь были мутными и пустыми, и только где-то в глубине горела маленькая искра, искра надежды и веры.
Вот уже 76 лет она ждала, что однажды, впитав в себя тусклый белесый свет, прорастет вишневая косточка, как хрупкий нежный стебелек проклюнется сквозь черную вязь земли и устремится ввысь. Но все это время земля оставалась недвижимой и пустой, и с каждым прожитым днем надежда Алисии и ее единственная мечта – увидеть вновь настоящую жизнь – утекали по капле вместе с бесконечным дождем.
И вот, в один из безликих серых вечеров, когда дождь особенно яростно барабанил по окну, тихо и незаметно остановилось одно сердце. Сморщенная, иссушенная временем и печалями рука бессильно скользнула по шелку ткани, раздался негромкий стук - удар глины об металл, - тихий вздох и тишина.
Позже, когда через несколько дней дети решили навестить давно забытую мать, они нашли ее в кресле, сидящей у окна. Открытые глаза навечно устремились вдаль, за горизонт, а на тонких, бесцветных губах застыла легкая улыбка.
Уже потом, разбирая ее вещи они наткнулись на разбитый глиняный горшок, закатившийся под шкаф: сквозь черную рыхлую землю рвался ввысь тонкий стебель вишневого дерева.