Темнота всегда была ему неприятна – она казалась наполненной жуткими косматыми чудовищами, только и ждущими, когда же он отвернёт голову, подставляя тонкую мальчишечью шею под огромные острые клыки, покрытые желтоватым налётом и с липкими перепонками слюны между ними. Перепонки лопаются, издавая чавкающие звуки, от которых кожа покрывается множеством маленьких пупырышек с торчащими из них волосками. Однако больше всего он боялся встретиться с чудовищами взглядом, увидеть их глаза, светящиеся зловещими угольками, гипнотизирующие и парализующие. Ему казалось, едва это произойдёт, он не сможет сопротивляться и сам пойдёт в лапы кошмарным тварям, сам подставит тонкую кожу под зубы-сабли и когти-бритвы. Что до звуков, то он слышал уже не раз хриплое дыхание таящихся монстров и хотя родители уверяли его, что это всё его же выдумки и нет никаких чудовищ в их квартире, знал наверняка – монстры живут рядом с ними и по ночам проявляют активность, подстёгнутую охотничьими инстинктами. Знал также Андрюшка, что свет, даже электрический, те существа не переносят, сторонятся они освещённых мест. Поэтому Андрюшка, если случалось ему ночью захотеть в туалет, тихонько подходил к двери, ведущей в коридор, крепко зажмуривался, толкал её что есть силы и, с громким криком, вытянув вперёд руку, бросался туда, где днём на стене находился выключатель, надеясь, что и ночью он окажется на том же месте. И лишь когда пальцы его ударяли по гладким спинкам пластмассовых клавиш, в мгновение превращающих темноту в яркий электрический день, он переставал кричать и успокаивался. Иногда его рука не находила выключателя сразу и тогда он кричал ещё громче, и беспомощно шарил ладонью по стене. Обезумевшее сердце бешено колотило в тонкие рёбра, грозя разорвать на части свою костяную темницу. И хотя проснувшиеся родители не утешали и не успокаивали его, а лишь бранили ворчливыми, противными голосами, он радовался, что не одинок теперь в темноте. И также радовался он, когда они включали над кроватью лампу, свет от неё через открытую дверь наполнял коридор очертаниями знакомых предметов, находящихся по сторонам освещённой линолеумной, в бело-зелёных квадратах, полоски на полу. Теперь можно было не торопясь зажечь свет в туалете, победно поглядывая на монстров, съёжившихся тёмными расплывчатыми пятнами в углах коридора. Обратный путь до кровати со спасительным одеялом был заметно легче – следовало, держа руку на выключателе, максимально приблизиться к комнатной двери и потом, ткнув в клавишу пальцем, быстро-быстро сделать два-три шага и – ОП! – чудища снова остались с носом.
Сегодня всё было по-другому. Андрюшка это понял, едва с тихим влажным хлопком лопнула кожистая плёнка, отделяющая его спящего от видимого мира. Он ощутил вокруг себя комнату, держащую между стенами, полом и потолком странным образом пересекающиеся отцовский храп, тихое дыхание мамы, монотонное тик-так настенных часов и Андрюшкино пробуждение. Где-то здесь рядом был и страх, но страх не активный, он не пытался залезть Андрюшке в живот своими холодными руками, не издавал таинственных шорохов. Страх был тихий и какой-то выжидательный – казалось, что для страха в сегодняшней ночи появилось нечто новое и потому – опасное. Андрюшка тоже чувствовал присутствие новизны, но это касалось, в первую очередь, его собственного отношения к ночи, к темноте, к страху. Он точно знал, что кричать сегодня не будет. Возможно, он повзрослел – мама говорила, что люди взрослеют не постепенно, а толчками, чаще во сне. Наверное, у него именно сегодня был такой сон, потому что он, хоть и боялся, но был в силах с боязливостью справиться.
Он выходил в коридор нарочито медленно, стиснув зубы и сжав кулаки. От напряжения на лбу выступил пот, но Андрюшка, чувствуя уже на шее горячее дыхание ошеломлённых его смелостью чудищ, не позволил себе паниковать. Он победил этой ночью и эта победа должна была стать в его жизни чем-то особенным, переломным. Вернувшись в постель, он ещё долго не мог заснуть, размышляя о том, что теперь судьба его должна измениться и рисовал в воображении картины своих будущих подвигов и просто хороших поступков. Так, мечтая, и встретил Андрюшка сон, в котором на руках выносил из горящего дома Шурочку – девочку, живущую в доме напротив. А она обнимала его за шею и благодарно шептала: «Спасибо, Андрюшечка, спасибо, родной».
У-р-р, у-р-р – это голуби под крышей. Сколько помнил себя Андрюшка, это у-р-р присутствовало почти во всех его пробуждениях. Он не всегда знал о голубях, было время, когда голубиное «У-р-р» не привязывалось к городским птицам, да и вообще к живым существам, но было самостоятельным, независимым колебанием заоконного мира, без источника, без расчета на слушателя. Довольно долго Андрюшка не решался задать родителям вопрос о природе слышимого им звука, почему-то считая, что они просто не поймут, о чём речь. Всем известно, что взрослые люди в большинстве своём безвозвратно потеряли связь с миром иллюзий и фантазий, миром невидимым, а потеряв, тут же забыли о ней. Однако, в какой-то момент любопытство переполнило его. Тогда он узнал, что звуки, сопровождающие прощание со сном, слышит не только он, но и все остальные и что никаким приветом из «зазеркалья» там и не пахнет. Но всё равно хорошо иметь под крышей голубей, а если ещё их приручить, то вообще будет очень здорово. Он представил, как к Шурочке на балкон садится белый почтовый голубь с привязанной к лапке запиской. Удивлённая Шурочка записку ту берёт, разворачивает и с замиранием сердца узнаёт Андрюшкин почерк, а голубь терпеливо ждёт ответа, выпучив на неё круглый жёлтый глаз. А она берёт карандаш и пишет … нет, почему-то говорит ему:
-Андрюша, вставай. Завтрак готов.
-Что? – Андрюшка даже вздрогнул от неожиданности.
-Завтракать иди, - повторила мама, появляясь на пороге комнаты.
-А, да. Сейчас, - видение исчезало, розовое Шурочкино платье беспощадно превращалось в синий, усеянный белым крупным горохом, мамин передник, белых перьев почтовый голубь – в кухонное полотенце. Лишь Андрюшка оставался неизменным наблюдателем превращений, обманутым и разочарованным.
-Давай быстрее, остынет, - уже из кухни. Отражённый перегородками, мамин голос казался далёким, будто она стоит на краю широкого травяного луга, с волосами, тревожимыми ветром и кричит ему, сложив ладони у рта. А он лежит в высокой траве, невидимый для неё и безголосый, потому что ядовитая змея вонзила в него свои смертоносные зубы и жить ему осталось считанные секунды. И кричит-то она не ему, а спешащему из леса отцу, что это он – Андрюшка – остывает, что теряют они навсегда единственного своего сына.
-Андрей! – совсем рядом. Да, похоже, он всё-таки жив и из кровати придётся вылезать.
-Ма, ну ещё пять минуток, - просяще предпринял он последнюю робкую попытку остаться под одеялом, но, как и следовало ожидать – безуспешно. Спорить с мамой занятие неблагодарное вообще, а уж когда она зовёт к завтраку – тем более. Поэтому единственно правильным было подчиниться и Андрюшка, всем своим видом показывая, что совершает не меньше, чем подвиг (это было не обязательно, но такова уж традиция), поднялся и поплёлся в ванную – умываться.
Покончив с домашними «обязанностями», он получил, наконец, разрешение идти во двор на прогулку. Мама по привычке монотонно давала ему необходимые, на её взгляд, наставления, типа – осторожней переходи дорогу, не играй на помойке, никуда не ходи с незнакомыми людьми. Андрюшка так же по привычке слушал и автоматически кивал головой, прикидывая, куда он сегодня пойдёт, с кем встретится и какая игра во дворе сегодня главная, то есть такая, в которой примет участие наибольшее количество мальчишек из близлежащих домов и которая привлечёт внимание наибольшего количества здесь же живущих девчонок и малышни. Хорошо бы это был не футбол – футбол Андрюшка любил разве что по телевизору, а сам играть не то, чтобы боялся, но стеснялся неимоверно и оттого играл из рук вон плохо. За это над ним смеялись, а если всё-таки брали в игру, могли наговорить кучу очень обидных слов, а обидные слова никому не хочется слышать слишком часто.
Было бы классно, если б как раз сейчас собирались играть в рыцарей на брошенной стройке. Эту игру Андрюшка любил больше всего, потому, наверное, что не нужно было в ней брать на себя ответственность за команду. В этой игре каждый сражался сам за себя и победителем стать мог лишь кто-то один. Конечно, побеждал, в основном, рыжий Витька – он был старше на два года и у него было настоящее копьё, из тех, что спортсмены метают на дальность. Но это было уже не так уж и важно, потому что здесь можно было быть настоящим героем, бесстрашным и сильным и проиграть можно было только «погибнув в бою», а смерть в бою – смерть почётная.
Однако, всё получилось совсем по другому – не судьба, видно, сегодня Андрюшке в полной мере испытать радость победы и горечь поражения. До стройки он не дошёл. Не смог. Потому что на дорожке вдоль забора детского сада, по которой он обычно добирался к месту рыцарских турниров, сидел голубь. Обычный серый городской голубь. И Андрюшка прошёл бы мимо, если бы не было в голубе какой-то странности, какой – он пока ещё не понял, но странность была. Андрюшка напрягся, перебирая в уме всё, что знал о голубях, об их повадках, анатомии и физиологии. Почему-то пришло в голову, что голубь делает вдох и выдох на каждый взмах крыльев. Нет, сидящая на дорожке птица крыльями не махала, потому что … Ну конечно! Голубь не улетал! А не улетал он, потому что у него было сломано крыло, вот что в нём странно. Обычно птицы стараются держаться от мальчишек подальше, справедливо их опасаясь. А этот – раненый и несчастный – был в силах только поворачивать голову и смотреть на Андрюшку то одним глазом, то другим, не зная, что следует ждать от появившегося перед ним существа. Это был шанс, может быть, один из тысячи, одним делом добиться многого. Андрюшка возьмёт голубя домой, что само по себе дело доброе (здесь, на улице птицу ждёт быстрая смерть от рук тех же мальчишек или от кошачьих клыков и когтей) – раз. Он будет заботиться о новом пернатом друге и вылечит его, в конце концов – два. Он будет единственным во дворе обладателем ручного голубя – три. Шурочка обратит на него внимание и станет искать с ним встречи, а он, ссылаясь на постоянную занятость, вдоволь поиздевается над ней, как когда-то издевалась над ним она – четыре. Самое главное теперь, да и самое, наверно, сложное – скрыть питомца от мамы. Как бы добра она ни была, раненного голубя в доме она не потерпит. Все же уговоры и мольбы, равно как и попытки воззвать к человечности и состраданию, неизменно будут разрушены двумя лишь словами: «Он гадит!» Вариантов не существовало. Такое уже было в Андрюшкиной жизни, так что он мог судить об этом со знанием дела. Тогда он притащил домой котёнка, одноглазого, слюнявого, со слипшейся шерстью и часа два ему пришлось плакать и даже ползать за матерью на коленях, в результате чего она позволила всё же отмыть котёнка и накормить, но не более того. Потом маленькое несчастное существо было выставлено за дверь, а Андрюшка плакал ещё часа два и никто его не жалел, а отец произнёс насмешливо: «Побольше поплачешь – поменьше пописаешь». И это было хуже всего, и Андрюшка рыдал с остервенением и были в рыдании его и боль, и утрата, и бессильная обида, и потеря веры в тех, кому он должен был доверять безоговорочно. Привычный ему мир рушился на глазах, а он ничего, ничегошеньки не мог с этим сделать. После того случая он нет, не перестал таскать домой всякую живность, а один раз даже принёс мышь, засунув её в карман и придерживая рукой, чтоб не убежала, а она его укусила и когда он выдернул из кармана руку, мышь так и осталась висеть, вцепившись в указательный палец маленькими, острыми зубками. И ещё приносил и кошек, и помоечных собак, но делал это в тайне и дома не оставлял. Раненой же птице нужен был постоянный уход, поэтому следовало голубя спрятать. Для этой цели прекрасно подходил старый холодильник, уже второй год стоящий на балконе. Зимой в нём хранились трёхлитровые стеклянные банки, но каждую весну они отвозились на дачу и возвращались домой только осенью, наполненные огурцами и помидорами, так что сейчас холодильник был пуст. Лучшего убежища для крылатого пациента вряд ли можно было придумать и, таким образом, решение было принято. Андрюшка поднял птицу с земли и, прикрыв полами джинсовой курточки, поспешил домой.
Дверь он открыл своим ключом, который, чтобы не потерять, вешал на шею на толстом капроновом шнурке. В коридоре, на счастье, никого не оказалось, только из кухни доносился шум льющейся из крана воды, да негромкое позвякивание тарелок – видно, мама мыла посуду. Пользуясь тем, что пока не замечен, Андрюшка быстро прошёл на балкон, открыл дверцу холодильника и положил голубя на одну из полок. Потом так же быстро вернулся в прихожую и, уже не таясь, нарочно хлопнул входной дверью и стал раздеваться, стараясь издавать побольше шума. А после был обед, и кино по телевизору, и семейный поход в лесопарк на прогулку, и пускание «блинчиков» в лесопарковом пруду, и много шуток, смеха и игр. Календарь указывал, что сегодня суббота, а это значило, что родители весь день будут рядом и скучать не придётся. Андрюшка и не скучал, он вовсю наслаждался их вниманием и даже подумал – наверное, они и взаправду его любят, раз уж посвятили ему этот день почти целиком. А потом они возвращались домой, усталые и счастливые, и всё было так замечательно, так чудесно, что совсем не хотелось вечера, который станет большой жирной точкой в конце такого прекрасного дня. А голубь был на время забыт и вспомнил о нём Андрюшка уже лёжа под одеялом, и даже успел подумать: «ладно, завтра покормлю», - и уснул.
-…наверно с крыши упал. Видишь, крыло сломано – значит, лететь не мог, вот и разбился, - вполголоса говорил отец.
-Нужно же убрать его, а то Андрюшка проснётся, увидит. Ни к чему это, - это уже мама, тоже вполголоса.
-Ну хорошо, давай, что ли пакет какой-нибудь, сейчас на помойку отнесу.
Андрюшка поднялся и, как был, в трусах и босиком, вышел на балкон. Там были и мама, и отец, которые, увидев Андрюшку, заметно смутились, но на них внимания он не обращал. Он смотрел на лежащего неподвижно у приоткрытой дверцы старого холодильника голубя. Обычного серого городского голубя. И на этот раз была в птице странность, но странность явная и, чтобы понять, в чём она, не нужно было долго размышлять. Голубь был мёртв. Окончательно и безнадёжно. Клюв его был распахнут и из него торчал острый язык. Круглый жёлтый глаз был до половины затянут белёсой плёнкой и сейчас был похож на маленькую пуговку, какие пришивают к одежде для кукол. Перья топорщились грязными клочками и, как будто отдельно от всего остального, нелепо выворачивалось в сторону сломанное крыло.
Ни слова не говоря, не замечая взглядов, которыми провожали его родители, Андрюшка повернулся и медленно пошёл в комнату, к своей кровати, где на стоящем рядом стуле у него лежал альбом для рисования и цветные карандаши. И долго потом сидел, болезненно скорчившись и падали из глаз его, разбиваясь об альбомные листы, слёзы, а он, казалось, не понимал этого и продолжал рисовать голубей, живых и прекрасных.
суббота,11июня 2005 Санкт-Петербург