«Сейчас, когда я пишу эти слова». Более дурацкую фразу для начала эссе придумать трудно. Тем более, актуальна она была вчера, когда я мог написать: «Сейчас,… (далее дурацкая фраза), я возвращаюсь из редакции издательства «О.Г.И.», где мне отказали в публикации моего романа». Вчера не актуально, отказ не актуален и «О.Г.И.» уже не актуально. Актуален роман.
Я его перечитываю.
С первых же строк роман поражает меня своей общей стилистической беспомощностью. Как?! И это писал я? Да я и читаю-то его с трудом!
Впрочем, так было не всегда.
Помню, на семинаре по НЛП (грамотное использование которого позволяет не только достигать поставленных целей, но и, в первую голову, ставить достижимые) я заявил целью написать и опубликовать книгу. Опыт написания неких текстов, даже и крупных, у меня к тому времени был: незадолго до этого я закончил работу над мистической повестью «Как это бывает на самом деле». Главный пафос текста заключался в том, что космонавты в космос летали и никакого Самого Дела не видели, а сюжет сталкивал лирического (или, скорее, мистического) героя с демоном Белиалом. Вполне симпатичный такой демон вышел у меня, да и столкновения, названного так выше, не было — была древняя, как мир, процедура дарообмена. Среди близких знакомых повесть именовалась Оперой (по анекдоту: «Василий Иваныч, что пишешь?» — «Оперу, Петька», — «Ух ты! А про меня напишешь?» — «Напишу. Опер про всех просил написать»). Да уж, написал я её (в смысле, оперу) про всех; в текст оказались вотканы мои жена, дети, друзья, работодатели…
Словом, опыт имелся. И я приступил к использованию его для достижения первой части цели.
Было это весной… дай Бог памяти. Ближайшей после этой весны зимой я упал с рекламного щита и сломал ногу. Той же зимой старший сын приезжал из армии на Новый год, а весной он оттуда ушёл (почему и как не сбежал, а именно ушёл — отдельная восхитительная история). Пока я лежал в гипсе, я написал НЛПерскую байку «Без Названия, без Смысла, но в Контексте». Кажется, ближе к лету я отослал её в журнал «Вестник НЛП». Когда я писал эту байку (в кругу друзей более известную как «Тётя Пруся», по главной героине), я был НЛП-практиком. Когда отослал для публикации, стал НЛП-мастером.
В каком же году были те мастерские курсы?
Вот ещё привязка. Я начал писать «Царя и Пса», когда в Химках открылся первый мебельный гипермаркет «Икея». Как раз в день открытия я поехал туда за книжными стеллажами. Помню, было холодно, и икеевцы разносили стоящим в длиннющей очереди чай и кофе. Точнее, чай — кофе быстро закончился.
НЛП-практиком я стал в 1999 году — это я помню хорошо, так как первую ступень проходил до дефолта 18 августа, а последнюю — весной следующего за годом дефолта, 99 года. Значит, «Икея» открылась не раньше 2000 года (практиком я стал в мае, а «Икею» посетил в апреле).
Ещё привязка. Я опубликовал «Царя и Пса» на Прозе.ру в марте 2001 года, если не ошибаюсь (проверил — 8 марта). Значит, я писал свой роман в 2000 году.
Вот так же, приходит мне в голову, увязывали события друг с другом древние хронисты вроде Дионисия Малого. Офигеть!
Итак, конец 1999 года был посвящён сбору материалов к роману. Я читал «Илиаду» и «Одиссею», «Махабхарату» и «Рамаяну», Диогена Лаэрция и Антологию кинизма, «Дао Дэ Цзин» и «Лунь Юй». Впрочем, приукрашиваю: Антологию кинизма я лишь пробежал глазами. А вот «И Цзин» изучил основательно, даже запомнил все 64 гексаграммы. Сижу, помню, на скамеечке и монетки трясу в горсти, гексаграммы вырисовываю… а скамеечка-то была перед школой, где шёл курс НЛП-мастер, и было это весной или летом 2000 года. А это значит, что я начал писать роман, не обозрев до конца все нужные материалы, и обозревал их по ходу дела.
Ладно, хватит хронистики.
Когда я задумывал написать всё это самое (что сейчас носит гордое имя романа и даже награждено какими-то наградами), мысль у меня была одна — описать судьбоносную роль случайности. Я этим просто-таки бредил уже едва ли не… но это опять будет хронистика. Итак, я бредил случайностью.
У меня в жизни была ситуация, которая, как мне казалось, определила всю мою дальнейшую судьбу. Как-то, ковыряясь в песочнице, я нашёл в песке две гильзы (должно быть, от «Калашникова»). Позже мне довелось зайти по каким-то делам в пионерскую комнату, и я увидел там музей. Конечно же, боевой славы. Маленький такой, сейчас я понимаю, что он и на выставочный стенд не потянул бы. И вот, я решил: отнесу-ка гильзы в музей. Положат их на витрину, сделают надпись: «Гильзы найдены пионером Алхутовым», все будут ходить, читать и восхищаться. Ну, и отнёс. И даже впоследствии увидел одну из них (судя по форме исковерканного края, точно мою) на витрине. Без надписи. В коробке с землёй с Курской дуги, где раньше была только земля и никаких гильз (в коробке, я имею в виду, а не на Курской дуге, конечно).
И благодаря этим гильзам пионервожатая меня запомнила и недели через две после описанного пригласила в поход. Так я стал заниматься туризмом. А прозанимавшись им десять с гаком лет, естественным образом был втянут в промышленный альпинизм. Вот и (далее следует та самая дурацкая фраза из начала этого эссе) я готовлюсь выехать на фасад, где буду чинить освещение на рекламной конструкции.
А не найди я гильзы — так ли бы оно всё сложилось? Вот копни я тогда песок сантиметров на десять левее или правее — и наткнись лишь на песок? А?! Вот он, случай!
Впрочем, то, что отец мой был инструктором альпинизма, тоже не отбросишь никак. Говоря умными словами, в моей жизни существовало поле, и гильза с пионерской комнатой, попав в него, стали аттрактором, сформировавшим некую существенную часть моей жизни.
Однако о том, что случайность есть не то форма, не то способ проявления (или существования?) необходимости, писал ещё Маркс. Да и хрен на него, бородатого! — ибо по мне правильно будет обращаться к Марксу лишь после того, как вымрут все, кто успел пожить при совке.
А вот Гаутама… Герой моего романа Сиддхартха Гаутама не зря в конце текста становится учеником Лао Цзы. Поле в его жизни было мощное. В традиционной его биографии аттракторы в это поле вносятся в юности — больной, старик, похоронная процессия. А вот в биографии, записанной мной, то, что происходит с Сиддхартхой с трёх лет, уже не аттрактор — это локальная аномалия поля, и аттракторами в ней становятся слова «Ты сын кшатрия», разрешение добывать мясо, полученное у деревенского брахмана, убийство чиновника, встреча с братом. И они формируют локальную аномалию судьбы.
Впрочем, я никак не ожидал, что герой поведёт себя именно так. Что станет царём царей — знал, что бросит своё царство — даже не догадывался.
Первую главку «Царя и Пса» я написал к пресловутой весне 2000-го. Тетрадь всегда возил с собой, с тетрадью же приехал в «Икею». И вот, в «Икее» я познакомился с некими, по виду, не то хиппанами, не то людьми богемы. Их было трое — пара и девушка. Девушку звали Наташа. И я составил Наташе естественный комплект.
Тут же, в очереди, мы с ней обмолвились парой слов об искусстве вообще и литературе в частности, и я дал ей почитать свою тетрадку. «А у тебя хороший стиль!» — заявила Наташа (надо заметить, что предисловия роман ещё не имел и начинался словами «Афины залиты солнцем по самую щиколотку»). И я — повёлся!
Повёлся — потому что дать свой текст старому другу (учитывая, что тогда среди моих старых друзей писателей не было) — это одно, а человеку, с которым только что познакомился — напрочь иное.
Моя знакомая по имени Юля Синарёва, мастер НЛП и семейный консультант, в ответ на мои раздумья вслух, что, мол, как узнать, талантлив ли я, вдруг я лишь беру обаянием, а тексты мои плохи, сказала: «Талант это всего лишь та часть обаяния, которую ты смог перенести на бумагу». Фраза потрясающая, ибо даёт таланту физическое основание, но надлежит ещё отделить бумагу от не-бумаги. И когда даёшь текст малознакомому человеку, не-бумаги получается минимум.
Лучше, конечно, когда текст попадает в руки человеку, с которым ты незнаком совершенно. Тут бумага от не-бумаги отделяется напрочь.
Да, вернусь к Наташе. Мы с ней обменялись координатами, и она пригласила меня на некую тусовку писателей (как потом выяснилось, большей частью поэтов), где я смог бы почитать свой текст.
И я там был. А она не пришла, что тоже хорошо для отделения бумаги. И я читал текст. И у меня сложилось впечатление, что людям понравилось. И я продолжил писать.
С того момента, как я ввёл в роман индийскую линию, я старался вести её греческим стилосом. Все эти расстояния в стадиях, хронологические увязки с олимпиадами и жизнями именитых греков, отсылки к эллинским мифам, и всё это через первое лицо («Мы можем дать вольную рабу… у народа страны Капилавасту всё не так», служили именно этой цели.
Но однажды, когда текст уже который день казался мне стремительно скучнеющим, я лёг спать, и во сне мне сказали: «Поменяй точку зрения на противоположную». Так появились полумесяцы, десятая часть дня, десять сторон света, так диалоги перетекли из греческой части в индийскую, и в конце концов так Норбу Бампо оказался рассказывающим Гаутаме историю про Искандера и Индраджати.
Куда более существенным, впрочем, мне кажется введение в ткань романа персонажа, называемого «Я». Соответственно, и радует меня до сих пор больше всего ремарка при его появлении: «Либо ошибка автора, либо литературный приём. Такого феномена, как «я», не существует». Сам до сих пор на ней зависаю!
И ремарка права! «Я» — ноумен.
Впрочем, опасаясь лишить истолкованием ремарки удовольствия побыть в трансе и читателя, и самого себя, задамся вопросом: а существуют ли на самом деле ноумены? Уж если космонавты даже Самого Дела не видели…
Если идея случайности вдохновлена во мне Пригожиным, а идея «Я» — Гурджиевым, то идея сдачи Единому — Шри Раджнишем. Опять же, если Шри Раджниша с Гурджиевым объединяет то, что они мистики, то их обоих с Пригожиным — разве только то, что идеи всех троих оказались в сфере моих интересов.
Говорят, человек, всю жизнь сращивающий две абсолютно разные идеи — гений. Скажем, идеи постоянства скорости света и относительности движения сращивал Эйнштейн, идеи материальности мира и диалектики развития — Маркс (хрен на него, бородатого), идеи наследуемой изменчивости и естественного отбора — Дарвин.
Что ж, я гений. По-моему, быть им отнюдь не хуже, чем плотником, школьником, пацифистом или девственницей. Впрочем, и не лучше.
Идея сдачи Единому, впрочем, присутствует лишь в греческой части романа. В индийской же я при вчерашнем прочтении обнаружил любопытную мысль, которой раньше там — точно помню, сам писал! — не было. Сознавайтесь, кто подложил?
А идея такова. Гаутама в какой-то момент обнаруживает в себе ребёнка, что ищет несуществующего раба. Далее по тексту Ананда предлагает ему повелевать себе. Стало быть, симметрично, повиноваться себе. Осталось только отделить себя, повелевающего, от себя, повинующегося.
И Гаутама это делает! Функцию себя, повелевающего, он передаёт Лао Цзы, то есть Седому Ребёнку. В тексте имя не переводится, но Лао Цзы характеризуется именно как таковой, причём Гаутама увязывает его со своим ребёнком, ищущим раба. И ох, неспроста Лао Цзы, не знающий пали, спрашивает завоевателя на этом языке: «А что, твой ребёнок всё ещё щёлкает пальцами?»
И несуществующий раб здесь — сам Гаутама. У меня даже возникает соблазн истолковать несуществование как нирвану и заявить, что царь искал её с детства, но соблазну я не поддамся.
Лучше отвлекусь и напишу о том, как я делал ремарки.
Языкам я не обучен, поскольку университетов не кончал (впрочем, это ложь: моя Крупа, сиречь пед имени Крупской, ума нет — иди в пед, к моменту её окончания мной была преобразована в Университет). Как явно следует из текста романа, я знаю только русский и матерный. Но греки с их научными терминами, вроде «гемопоэз» или «парахордалес» не могли не стать аттракторами в поле моего интереса к языку вообще.
И я купил греческо-русский словарь. Русско-греческого не нашёл, поэтому стал тупо прочёсывать то, что было, на предмет игры слов, которой так славился Диоген Синопский (типа: «Я прошу у тебя на хлеб, а не на склеп», в оригинале игра слов «ТРОФН — ТАФН»). И она стала находиться! Слова в словаре заиграли! Пожалуй, среди всех примечаний в романе я слямзил из Диогена Лаэрция только об именах кентавров.
Ч-чёрт, прибежала в голову мысль, не могу не поделиться. Что если писать имена греческих философов на американский манер? Типа: Диоген «Пёс» Синопский, Аристокл «Платон» Афинский, Кратет «Дверь-Откройся» Фиванский. Опять же: Сиддхартха «Сакьямуни» Гаутама, Ли «Лао Цзы» Эр aka Хакуян. Каково?! Иисус «Мессия» Назаретянин…
Так вот. Всю прочую игру слов я обнаружил сам. Есть натяжки — как без этого? Главная неосознаваемая мной тогда натяжка: я не учитывал различия между краткими и долгими гласными, существующего в древнегреческом, потому что не рублю в греческой фонетике (дай Бог, может, хоть с графикой ничего не напутал?).
Лучшими моими изысками до сих пор нахожу «ПЕIРА — ПЕIРАР» (проба — результат), «ЕК ВIО — ЕК ВIАΣ» (из жизни — насильно) и, пожалуй, «АΛЕΞАNΔРОΣ — АΛЕТАNΔРОΣ» — неологизм, блин! Что твои Рабкрин и Даздраперма! (Удовольствие узнать переводы оставлю читателю — это примечание 5 в романе либо греческо — русский словарь).
Ещё круче я работал с санскритом. Взял «Бхагавадгиту» издательства «Бхактиведанта Бук Траст» и начал шпарить по ней. А там, надо сказать, всё структурировано на славу: стих письмом деванагари — русская транскрипция — пословный перевод — обширный комментарий Шри Шримада А.Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады (не удержусь, процитирую себя: «Знаешь, Ли мне нравится больше, чем Сирватасиддхартха. Был у них такой император У. А самая главная у них книга называется И. А хозяина дома, в котором мы остановились, зовут Ю. Гадатель Ю. Меньше ведь рот открывать приходится» — цитата неточна). И вот, я читал все эти русские транскрипции и выискивал что-нибудь созвучное друг другу. Было трудно (греческий-то у меня на слуху ещё и по биологическим терминам, а в санскрите я вообще ноль), поэтому санскрит в романе не заиграл. Единственный прикол «Сакьямуни — Сакьяшуни» выполнен с ошибкой: «шуни» не «собака», а «в собаке» — предложный падеж, если искать приблизительные аналогии в русском, так ведь и в нём, великом, могучем и ужасном, в предложном падеже слиты некогда два разных. Собака на санскрите «шва» (полагаю, вполне родственно русскому «шавка»). Придуманные мною имена Вачьяхантара и Судухкха я не комментировал, но эти два дядьки — ходячие оксюмороны. Желаете проверить? Вооружайтесь «Бхагавадгитой» с комментариями Шри Шримада А.Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады и — индийский национальный флаг вам в руки, кришнаитский барабан кхола на шею!
Теперь о том, что касается описываемых в романе мистических состояний. Насколько я мог их пережить, я сделал это и максимально сенсорно описал свой опыт. Мистических состояний в тексте описано два — жёлтые струи у Александра и превращение в дерево у Сиддхартхи.
Честнее всего я поступил с гаданием по главной у них книге И: бросил монетки. И они честно выпали гексаграммой с четвёртой и пятой прерванными чертами. Сейчас уже и не вспомню, что это такое — помню только, что нижняя (внутренняя) триграмма означает небо. Важно то, что я истолковал значение гексаграммы применимо к герою, и можно сказать, что она сформировала его дальнейшую судьбу.
Вот ведь интересно: есть ли у кого ещё из коллег-литераторов опыт совершения реальных действий, направленных на изменение судеб виртуальных людей? Ну, может, кто карты раскладывал. Или, скажем, звонил от имени героя в психологическую консультацию.
Возможно, мой опыт пока уникален. Возможно также, что он послужит формированию новой традиции работы с персонажами.
Однако перейду к самому для меня приятному. Лучше всего, как мне кажется, у меня вышли главки «про природу». Делая их, я не только получал неизъяснимое удовольствие, Нои в вполне сознательно использовал то, что в НЛП называется паттернами Милтон-модели. Тут вам и сверхобобщения («моё восхитительное всё»), и неконкретика («нечто» и т.п.), и паттерны чтения мыслей («совершенно ясно, что это твёрдое решение» — как бы я мог это выяснить?), и грамматические не то чтобы нарушения, но сбои (например, неожиданный глагол в прошедшем времени после большой серии в настоящем), и метафора на метафоре («ты скользишь трещиной улыбки по поверхности мира. Мир треснул твоей улыбкой — стало быть, созрел»), и сверхусложнённый синтаксис (не цитирую: мало места), и циклически меняющаяся длина предложений… Есть тут и многочисленные ассоциации (в НЛПерском смысле — вхождение в позицию, отождествление с; приблизительно так) с неодушевлёнными предметами, и игра с глагольными временами, и много чего ещё. Удовольствие найти эти паттерны оставляю читателю.
Есть ещё одно место в романе, которым мне впору гордиться, но не литературным его исполнением (такие вещи, к сожалению, словами передаются со скрипом, а воспринимаются на словах совсем уж с лязгом и визгом), а тем, что за ним стоит. Это трёхмерная задачка про четыре отряда. Я сам её придумал, сам разработал методику решения — виртуально, конечно, этажерку из дерева не выстругивал, — и сам решил, зарисовав послойно и последовательно все ходы в тетради. Хотя по сути своей она не хитроумнее, чем подростковое: «На фотографии Вася, Коля и Лёша. Вася не справа, Коля не с краю. Кто где?»
Вообще, нам, трёхмерным, повезло: мы имеем перед собой континуумы с меньшим числом измерений и, наблюдая, как меняются свойства континуума при возрастании числа измерений, можем лезть хоть в четырёхмерный, хоть в десятимерный мир и решать задачи там. Другой вопрос, что когда число измерений в этом мире превысит девять, станет скучно в них разбираться, и от скуки можно запутаться и заблудиться.
Есть место в романе, о котором я просто-таки обязан упомянуть. Это сцена на плаще. Из-за неё, между прочим, произошёл раздрай в редакции одного уважаемого мной журнала. Один из редакторов сказал: «Не могу, когда е**тся!» — и вышел из состава редакции.
Мда, сцена трудная. Но есть же в мире трудные вещи; есть и такие, что требуют сил для того, чтобы их принять. И не зря, между прочим, по окончании сцены на плаще я комментирую поведение Александра и Хрисиппы: «Любовь — это полное принятие, полное да». Впрочем… я принимаю и тех, кто не может, когда е**тся, — они имеют право не мочь.
Просто поскольку эта сцена имеет, как мне кажется, важное значение для романа, ломая трепетные чувства читателей перед явлением смерти, он — не для них.
Собственно, то же самое могу сказать о мате. Полагаю, Диоген Синопский говорил, часто и к месту, то, что при поиске русских аналогов иначе как матом не назовёшь. Да и делал тоже — вряд ли кто из нынешних матерщинников и прочих ниспровергателей готов мастурбировать на главной площади города, а он мастурбировал, что и засвидетельствовано у Диогена Лаэрция.
Однако… роман я закончил и набрал на компьютере. Получив от уже упомянутой мной Юли Синарёвой замечание, что решение Александра учиться у Диогена показалось ей психологически необоснованным, я добавил небольшой кусок с таковым обоснованием, рассыпал по тексту ещё немного этой загадочной субстанции и назвал файл с новой редакцией романа King&Do2.doc (прежний назывался King&Dog.doc, я набирал его в те времена, когда ещё приходилось блюсти на всякий случай правило давать файлу имя, состоящее не более чем из восьми символов). И тут началось нечто совершенно новое — процесс его публикации.
Первым делом я, конечно, кинулся грудью на самые железобетонные доты — издательства «АСТ», «Вагриус» и им подобных монстров. Поскольку я не знал ни того, как общаться с издательствами, ни того, где найти их физические (а не электронные) координаты, список мой быстро исчерпался, а реакции не последовало.
Тогда я решил сделать второй шаг — раскрутить роман в интернете. А надо сказать, освоением этого пространства тогда как раз активно занимался мой старший сын.
Первым делом я решил разослать текст людям, которые были для меня авторитетны либо как личности, либо как представители той или иной области культуры, и которым, как я полагал, текст может оказаться интересен. В начале этого списка стояли Егор Летов и Ольга Арефьева. Далее скопом шли мистики — я решил, что надо хоть как-то определить жанр и направление романа, и определил его как мистический.
Я отослал текст Летову и Арефьевой и ответа, конечно же, не получил. С мистиками вышло более обнадёживающе: они мне отвечали. Помню, некто предложил начитать «Царя и Пса» на компакт-диск, затем размножить и продавать через интернет, ссылаясь на Достоевского, читавшего свои романы вслух на каких-то собраниях. Тоже ход, конечно (и сейчас у меня есть мысль реализовать этот ход по отношению к сказкам). Но такой технологизм у меня в голове на мистику почему-то не лёг, как не легли в детстве электрические светильники «под свечи» в Троице-Сергиевой Лавре на представления о православии.
Мистик и эзотерик Мария Митренина, известная как Джен, присоветовала мне нечто гораздо более многообещающее и менее требующее. Угадайте, что?
Правильно, Прозу.ру. Кстати, на этом сайте она до сих пор входит в число ведущих по очкам и количеству читателей авторов.
И я опубликовался на Прозе.ру.
А вот мистик, известный как Лотос, посоветовал принять участие с этим романом в конкурсе-марафоне «Белая чайка». Я выслал текст, он был принят и при подведении итогов получил специальную премию журнала «Арт-…» (вторую часть названия забыл). Премия заключалась в трёх номерах журнала и бесплатной подписке на оставшуюся часть года. Номера я просмотрел, понял, что в изобразительном искусстве ни в зуб ногой, и честно променял на какой-то журнал о путешествиях, не отходя от места проведения церемонии. А оставшиеся номера по подписке я так и не получил.
Проза.ру задала новое направление моим мыслям: я стал публиковать роман на различных литературных сайтах. Писал в их редколлегии письма с вопросом, принимают ли они к публикации художественные произведения, и если приходил ответ «да», публиковался. Помню, так я попал на некий Конкурс txt, в какую-то Литературную Гостиную и ещё Бог весть куда.
Когда на Прозе.ру появились первые рецензии на роман, я понял, что виртуальное пространство, в общем-то, освоено, и пора вновь искать выход на бумагу. Но решил взять пониже (то есть, мне казалось, что это пониже — сейчас-то я знаю, что просто по-другому): я решил опубликовать «Царя и Пса» в литературных журналах.
Вооружившись телефонным справочником за 1996 год, я принялся выбирать журналы, которые, судя по названию, казались мне литературными, и обзванивать их. Первой была «Юность». Меня пригласили в редакцию к даме, которую звали Эмилия Александровна, я принёс ей текст и стал ждать.
Спустя должное количество времени (кажется, месяц) я зашёл к ней, забрал распечатку и услышал гениальное резюме: «Это никто никогда не опубликует, потому что настоящая литература никому не нужна». Взгрустнув о судьбе Настоящей Литературы, я смекнул, что и мой роман отнесён Эмилией Александровной сюда же. И, вдохновлённый, продолжил.
Следующей была «Смена». Там мне сказали, что это, конечно, хорошо, но вот если бы что-нибудь про современность…
Затем я обзванивал ещё кое-что в списке — оказалось, что иных уж нет, а те далече, а эти расписали всё на год вперёд и предлагают обратиться к ним через год… Служенье муз не терпит суеты, и я величаво двигался дальше.
Очень мне понравился своим названием журнал «Истина и Жизнь». Я, предварительно договорившись, приехал по адресу редакции, нашёл кабинет… На двери висела табличка: «Христианский журнал». Ясный пень, христианством в «Царе и Псе» не пахнет (тем паче, действие его происходит исключительно до Рождества Христова), во мне, пожалуй, тоже (или наоборот: во мне есть лишь некоторый аромат христианства, но не единой его черты)… Я опупел, но, вздохнув, взял свой пупок в руки — не уходить же, сделав такой конец по Москве! — и вошёл.
И — был принят: журнал, благодаря его редактору Алле Глебовне Калмыковой, опубликовал отрывки из «Царя и Пса», местами подправленные. Доказать главреду, православному батюшке, что текст с матюгами, эротической сценой и идеологией пофигизма есть феномен литературы и элемент христианской культуры — это ли не героизм?!
(Сделаю нескромное отступление: в своё время с огромным трудом пытался доказать Церкви причастность своего легкомысленного творчества к вере Христовой один немец. Иоганн Себастьян Бах.)
Вот уж не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! Алла Глебовна, помимо сделанного, дала мне телефон Гарри Борисовича Гордона, редактора альманаха «Предлог» и потрясающего прозаика. А я какое-то время брал «Истину и Жизнь» на реализацию и, при штатной её цене 25 рублей, продавал едва ли не по 60 и гордо нёс деньги в редакцию. «Абраша, ты уже два часа ходишь выносить мусор!» — «Сарочка, я-таки его продал», при этом сходным мусором на рынке сегодня являются Пушкин, Толстой, Гоголь… Ну никому же не нужна настоящая литература, настоящая религия, правда? Впрочем, есть люди, у которых на этот счёт своё мнение — кришнаиты. Очень успешная маркетинговая схема.
Я позвонил Гарри Гордону, заехал к нему домой («Предлог» тогда, как и сейчас, не имел редакционного помещения) и отдал распечатку романа. Через месяц он сказал мне, что берётся за публикацию, и что текст надо поправить.
А что я говорил в самом начале этого эссе? «Общая беспомощность стиля», я говорил. Я выжал текст, как мокрую тряпку, потому что, помимо правки, роман ради публикации нуждался и в сокращении, но куски «про природу» пришлось выбросить всё равно. Это было моё решение: «природа» склеивает композицию воедино, и лучше, решил я, смыть клей, оставив черепки лежать в том же порядке, но свободно, чем изъять часть черепков, оставив слой клея.
Несмотря на правку, «предлоговский» вариант текста меня устраивал тоже не на все сто. Уже тогда я замечал, скажем, некоторую корявость диалогов, изобилие ненамеренных повторов.
Ну да ладно, роман опубликовали. И по его поводу, как я уже писал, было сказано: «Не могу, когда е**тся».
А тут подоспел Дима Кравчук, директор Прозы.ру, с номинацией «Царя и Пса» на конкурс «Тенета-Ринет 2002». Но это по-прежнему сеть. И что же мне теперь сеть?
Нет уж, я двигаюсь дальше. Весной прошлого 2003 года, например, я отнёс распечатку «Царя и Пса» в издательство «София». Редакторы там оказались очень живые, совершенно замечательные; мы покурили, потравили байки о том, что сейчас в издательском бизнесе весеннее обострение, и всяк безумец несёт своё писево в «Софию», я заручился обещанием редактора Игоря Алчеева, что он даст мне ответ через месяц. Через месяц он сказал, что уже почти да, что роман пойдёт в какую-то серию под английские деньги, а не туда, так куда-нибуь ещё, но надо дождаться ответа головной редакции из Киева. Поэтому, сказал он мне, звони осенью.
Настала осень. Я позвонил. Игорь извинился и сообщил, что по указанию Киева издательство перепрофилируется на травники и прочие целебники, а потому роман нельзя издать никак.
Впрочем, и в 2004 году «София» продолжала издавать худло — кажется, Ричарда Баха. Игорь, ты мне по-прежнему симпатичен, и к истории этой я отношусь спокойно: бизнес — дело тонкое.
«София» — не последняя инстанция; жизнь продолжается; нет поражения — есть обратная связь. И иную обратную связь проще всего воспринять так: «Это не мой читатель». Поэтому я продолжаю искать ходы для публикации «Царя и Пса» в виде книги. Сейчас я начинаю понимать, что придётся, возможно, написать что-нибудь столь же масштабное и эпохальное, чтобы издать несколько вещей под одной обложкой. Ведь издавать книги объёмом меньше 10 авторских листов (как мне объяснили, лист это 40000 знаков) попросту экономически невыгодно.
И это хорошо! Ибо неужели лучше получать отказы из-за идейной невыдержанности текста и ради публикации наполнять его льющимся металлом, колосящейся пшеницей и вездесущим, гхм, хрен на него, бородатого? Свобода есть готовность к отказу — что ж, я экономически свободен (замечу, при совке я был бы свободен идеологически). И наращивание объёма публикации за счёт других шедевров (а я их создам) моей свободы не ущемит.
Мне трудно отблагодарить всех тех, кто заметил и оценил хорошее в моём романе: их много. Спасибо Леле Тьюринг-Матиясевич с Прозы.ру, написавшей потрясную критическую статью о моём романе (Леля — умница). Спасибо Сергею Черняеву, номинировавшему роман на конкурс НЛС ещё в 2001 году (итоги так и не подведены - впрочем, и за это спасибо:) сами знаете кому). Тёплые чувства я испытываю к Боре Гайдуку с Прозы.ру — на вручении премий за «Тенета — 2002» он сказал, что участвуя в одном конкурсе с «Царём и Псом», не стыдно и проиграть (Боря пишет потрясающе, стиль у него лучше, чем у меня). Я благодарен Ольге Мунтяновой из редакции журнала «Нашли!», сообщившей, что она читала «Царя и Пса» медленно, максимально растягивая удовольствие (у Ольги потрясающие стихи, я так не писал и не напишу никогда). Я радуюсь замечанию Димы Александровича с Прозы.ру: «А это Сергей Алхутов, автор всем уже поднадоевшего «Царя и Пса» — Дима косвенно занёс меня в классики (он большой интриган — да, но кто это ценит?). Отдельное спасибо моему другу Серёге Бусарову, сказавшему: «Алхутов, всё, что ты делаешь, это рок-н-ролл».
Да, «Царь и Пёс» — это рок-н-ролл, а рок-н-ролл, как известно, мёртв. А о мёртвых — ничего, кроме хорошего.
И в то же время рок-н-ролл alive и forever, поэтому я не могу не возмущаться слабой стилистикой «Царя и Пса», торчащими из него повсюду идеологическими ушами (где Шри Раджниш, где НЛП), плохим его греческим языком и удручающе малым его объёмом.
Но — да будет так! Я оставляю «Царю и Псу» самому править своего «Царя и Пса» и следую за новым Текстом.