профессионал

Что может показать материальность мысли лучше русского слова “промышленность”?

Или даже так: “промысел”. “Про-мысел” — шире чем “до-быча”: это уже об отношении мысли к бытию.

Великую силу промышленности Макс познал после армии: придя на дембель, он был приглашён в пеший поход по Хибинам и по ходу маршрута добрался до апатитового карьера. Горы, даже и низкие плоские Хибины, всегда манили его, манили и пещеры, но что они в сравнении с этой беззубой глоткой Земли? — прыщи и поры её кожи! Самой глотки даже и не было видно — она подразумевалась на дне циклопической присоски, что втягивала против воли сползавшие по спиральной дороге самосвалы, и подразумевалась с такою силой, что Макс мысленно спрыгнул туда трижды.

В этот же день, к вечеру, ему пришла в голову идея индустриального туризма: не по горам, тайге и рекам, а по техногенным пейзажам должны были пролечь нитки его маршрутов.

Идеи рано или поздно осуществляются, мысли материализуются. Ныне Макс — ас промышленного альпинизма. И пусть сейчас он не земле, пусть; он уже всматривается в лепной карниз сталинской пятиэтажки, определяя, далеко ли от стены зависнет его верёвка, чтобы он смог, цепляясь одной ногой за подоконник, а другой придерживая конструкцию, орудовать руками так, чтобы пронзить крепежом проушину и толщу кирпича.

Всякий промышленный альпинист смотрится со стороны героически. Представьте себе: Вы напрягаете загривок, Вы поднимаете лицо к небу с естественной целью — понять погоду. Но вместо облака, зацепившегося за край двадцатидвухэтажной башни, Вы видите презирающего этот край и шагающего сквозь это облако человека. От него до Вас метров семьдесят — представьте себя падающим с такой высоты… Впрочем, зачем так далеко падать? Был некто, работавший на фасаде много, а спавший, соответственно, мало — ему оказалось достаточно на высоте семи метров не встегнуть спросонья в верёвку жумар, чтобы пролететь эти метры вниз головой, пробить ей пластиковый козырёк над полуподвалом и очнуться в больнице имени Склифосовского.

Так вот, не представляйте себя свободно падающим с семидесятиметровой высоты: Вы тута не полезете, а профессионал пристёгнут к верёвке. И Вы видите, как, будучи пристёгнут, он прыгает гигантскими, как астронавт по лунному грунту, прыжками от двадцать второго этажа к девятнадцатому, от него — к шестнадцатому, и так — вниз, вниз… А облако уже отцепилось от края башни, и оттого плитка, покрывающая её панели, нестерпимо блестит на солнце, и на фоне сияния альпинист кажется абсолютно чёрным телом — если бы можно было видеть только его, но не его фасад, глазу было бы позволено насладиться отдыхом на этом бархате.

И уж во всяком случае он втягивает Ваш взор в себя как циклопическая присоска.

Макс, впрочем, редко задумывался о том, как он смотрится на высоте. Единственным поводом к этому был, кажется, отснятый им, а больше его другом пятнадцатиминутный фильм о восемнадцатиэтажном доме, на торце которого Макс менял светильники. Особенно хорош был кадр, снятый с крыши, в котором Макс, откинувшись на верёвке за угол, возвращается затем на место, делает ладонями сферу, затем показывает пальцем на место, где он только что был, и кричит сквозь порыв ветра: “Там кактус! Кактус!” — и утыкает сделанную им сферу иголками пальцев. Растение действительно стояло на окне тринадцатого этажа.

Сейчас, впрочем, никакого кактуса не было: первый этаж сталинки был нежилым, занимал его Молодёжный центр (неужели молодёжь чурается кактусов?!), и Макс готовился к монтажу вывески именно для его, центра, блага.

Пять минут назад он выгрузился из машины, на которой подвёз его клиент (чьим, в свою очередь, клиентом был Молодёжный центр). При выгрузке Макс с любопытством отметил четыре толстых, сантиметрового, в полпальца, диаметра, болта и четыре красных пластиковых колпачка дюбелей, что заготовил для работы клиент: “А что, дырок тоже четыре?” — “Да, четыре” — “А диаметр у них какой?” — “Сантиметр”. Неудобно, решил Макс: красный колпачок толще болта, в такую дырку не войдёт, а это значит, что сперва придётся отмечать места для дырок сквозь проушины, затем сдвигать конструкцию и только потом сверлить в стене отверстия нужного диаметра. А перфоратор, конечно же, трясёт и дёргает всё вокруг себя, да и о какой точности попадания в разметку можно помышлять, когда висишь на верёвке? Нет, сверлить — так по месту отверстий в проушинах, ничего не сдвигая.

Будь я стоматологом, подумал Макс, нечто стал бы решать, какие зубы сверлить пациенту, не увидев его зубов? И ведь зубы по стенке не гуляют.

И сейчас, отвергнув красные колпачки, он простукивал стену, чтобы понять, какой тип крепежа выбрать.

Пустотелый кирпич — штука лёгкая и тёплая, звучит чуть ниже полнотелого и к тому же немного отличается цветом. Опознав его, следует заказывать анкерные болты — трубки с продетыми в них стерженьками шпилек. На дальнем от гайки конце шпильки сидит конус, и если гайку крутить, то конус втягивается в трубку независимо от того, вставлен ли болт в отверстие. Трубка расширяется — за какую-нибудь из внутренних переборок кирпича да зацепится это расширение.

Как-то раз в детстве Макс уже имел дело с пустотелым кирпичом. Гуляя по стройке, он набрёл на целый штабель и решил, что спрячет тут своё сокровище. Драгоценные и блестящие пятьдесят копеек с Гагариным были бережно завёрнуты в бумагу и засунуты в щель одного из кирпичей. По сию пору, работая по пустотелому кирпичу, Макс обязательно заглядывал в каждую просверленную дырочку: где-то тут прячется его сокровище.

Так вот. Если кирпич, напротив, полнотелый, да ещё твёрдый, из какого сложены самые старые из сталинских домов, то подойдёт анкер. На его стержне вместо трубки короткий поясок, и чтобы конус в него вошёл, надо прежде определённым образом анкер, вставленный в отверстие, дёрнуть. В общем, отличается он от анкерного болта так же, как лук от арбалета или скрипка от караоке. Макс припомнил, как совсем недавно пытался продать скрипку, что служила ему для учёбы в музыкальной школе, и криво ухмыльнулся.

Когда он учился играть на скрипке, ему рассказывали о музыкантах, что ездят по всему миру, а бабушка как-то, было дело, назвала сумму денег, получаемую в зарплату скрипачом большого симфонического оркестра. Позже, учась в математическом классе, он слышал чуть-чуть о работе математиков. Ещё позже он начал ходить в горы; как и следовало ожидать, о зарплате промышленного альпиниста ему не было сказано ни слова, ни цифры. Да ведь и профессии этой тогда не было.

Простучав стенку и заказав клиенту крепёж — всё-таки анкера! — Макс вместе с ним зашёл в Молодёжный центр. Вывеска, если так можно назвать железного монстра о шести метрах по горизонтали, снаружи для маскировки декорированного пластиком, красовалась на ковролине, устилающем пол актового зала. Красивый пластик, но хрупкий, определил Макс. Хрупкий не потому, что он выглядел хрупким, а потому, что Макс, кинув взор на конструкцию, знал, что за материал пущен на её отделку.

Клиент представил друг другу Макса и симпатичную девушку Катю, алым пятном кофточки скрашивающую официальный глянец рецепшна, и уехал за анкерами. Перекинулись несколькими словами о погоде, о работе, о молодёжи, о жильцах дома. “Одни сумасшедшие, — отметила Катя, — Тут одна бабка всё жаловалась, что у неё от наших музыкальных вечеров потолок осыпается — представляешь, добилась от ДЭЗа бесплатного ремонта!” Как может портиться верх от происходящего снизу, Макс так и не понял; бабка его заочно перехитрила. Что ж, оставалось взять у Кати ключ от чердака и отправляться навешивать верёвки. Навешивать сверху. Фиг они осыплются от бабкиных музык, подумал Макс.

Но сперва — покурить.

Говорят, старые медвежатники перед тем, как взламывать механический сейф, спиливали ногти до корней. Так они могли ощутить голым нежным мясом, как вибрирует броня сейфа при повороте наборного диска.

Каждый профессионал среди набора состояний имеет состояние профессионала — и в него надо войти. У каждого внутри есть ногти, что он спиливает. И когда Макс курил перед навеской, он спиливал внутренние ногти — в подъезд входил совершенно другой человек.

Сталинские дома отличаются от большинства других запущенными деревянными чердаками. Если не считать кирпичных вентиляционных (а то и печных) труб и жестяной кровли, кругом дерево и голубиный помёт. Помётом покрыта крышка ведущего на чердак квадратного люка, покрыты сухие, шершавые и тёплые балки и стропила, покрыта годами не латаная лестница, что ведёт сквозь полукруглое оконце — или дверцу? — на крышу. А крыша, конечно, покатая, и как поэтому хорошо, что её жесть не выкрашена! — ведь по крашеной жести скользили бы подошвы. А выбираться на крышу через оконце (дверцу)! Пытаешься подстроиться спиной под его (её) форму, чтобы рюкзак с верёвками последовал за тобой. Пока подстраиваешься, он нагло этим пользуется и предшествует тебе, опрокидываясь через голову — так первые твои шаги вниз по скату совершаются на четвереньках, неизбежно приближая опускаемую рюкзаком, но упорно удерживаемую тобой твою голову к ограждению.

В народе это называется “ходить раком”. Отдавая себе в этом отчёт, Макс всякий раз вспоминал, как однажды купил на рынке живого рака, и в трёх шагах от места покупки был мастерски атакован цыганёнком. Детёныш попытался впарить ему дешёвую бижутерию, а когда ничего не вышло, воскликнул: “Смотри, твой рак хочет купить!” — и надел перстенёк покупке на клешню. В конечном счёте перстенёк обошёлся тогда Максу вдвое дороже рака.

Макс вполне допускал существование людей, чьи украшения стоят дороже их обладателей, и не сомневался в том, что они ходят именно так. Впрочем, он и сам являлся этим членистоногим — по гороскопу.

Теперь надо встать и пройти по скату, не задев за открытую проводку. Макс так и не выяснил до конца, бывает ли она под током круглые сутки, или только по ночам, как, знал он точно, функционируют уличные фонари. Снять рюкзак и найти ему устойчивое место на скате. Найти, за что крепиться — труба или стропило. И — навесить верёвки.

Сегодня он будет навешивать их особым образом, используя два сдвоенных блока-ролика — конструкция весит не меньше ста килограмм, и для подъёма такой тяжести на фасад техника нужна хотя бы минимальная.

Между прочим, дома эти блоки-ролики использовались как детские игрушки: сын садился на дощечку, прилаженную к хитрой папиной навеске, и сам себя поднимал. Поднимал аж до верха спортивной стенки. Так играл он до тех пор, пока дощечку не погрызла собака, вследствие чего сын поимел в заднице огромную занозу. Тогда жена Анька запретила Максу давать ребёнку снаряжение. Может, и правильно.

Закончив с навеской верёвок, всегда стоит исполнить ритуал пробного спуска. Руки ведают, как вязать узлы, ноги могут пинком проверить прочность трубы или балки, а ум доверяет им — но тело хочет большего. Свешивая его с крыши на фасад, альпинист нагружает, и этим проверяет, верёвку с силой, недостижимой рывком руками, а может нагрузить и больше, “приподнимая” карниз подобно атланту. Пока это происходит, может случиться тысяча удивительных вещей — например, верёвка начнёт резать жесть. Это значит, что при работе жесть разрежет верёвку. Чтобы этого избежать, приходится выбираться наверх и надевать на верёвку, протаскивая до места перегиба на карнизе, отрезок пожарного рукава.

Жесть сегодня ничего дурного не предвещала. Предвестником оказался старик, что вылез из окна третьего этажа напротив грузовой верёвки едва не по пояс и сказал, обращаясь не то в пространство, не то к этой самой верёвке: “Спортсмен! Спортсмен! Предъявите ваше разрешение из милиции!”

— Оно у заказчика, — как можно дружелюбнее ответил Макс.

“Вот пусть заказчик и вешает, а вам тут делать нечего. Слезайте, слезайте”, — так же бесцветно сообщил дед и исчез в окне.

Приятного было мало — кажется, оно, приятное, теперь могло начаться только вместе с работой. Поэтому Макс поспешил к ней приступить.

Спуститься вниз.

Забрать у подъехавшего клиента перфоратор и крепёж — чёрт, всё-таки анкерные болты! Ну ладно, выдержат. Караоке, блин.

Обвязать конструкцию вспомогательной верёвкой так, чтобы два узла “стремя” охватывали её слева и справа, соединённые, как концы спортивной сумки ремнём, участком той самой верёвки, а ровно посреди этого участка, вымерив середину рулеткой с учётом растяжения верёвки, завязать узел “австрийский проводник”.

Измерив расстояние между проушинами и длину кирпича, а также высоту конструкции и ширину кирпича, отсчитать по кирпичам то место на стенке, где будет установлена первая точка крепления.

Подключить перфоратор через удлинитель к розетке в актовом зале, подняться с ним, гаечным ключом, полотком и анкерными болтами на нужную высоту и…

“Спортсмен, вам уже запретили заниматься, а вы теперь рушите наши стены. Слезайте.”

Голос, такой же бесцветный, но слышимый сквозь всепроникающий рокот перфоратора, доносился сверху — из окна третьего этажа.

— Так есть же разрешение, — примиряюще возразил Макс, остановив агрегат (отверстие, кстати, было готово).

“От кого?”

— От милиции, Вы же сами сказали.

“Мы сами милиция. Мы судьи, вот мы кто”, — старик скрылся в окне.

Всякое происходило с Максом на работе. Бывало, он едва ли не час нюхался с огромным догом, обременившим лапами подоконник, а его напарник, панически боявшийся собак, тем временем торопливо завершал труды. Кстати, там, за окном, была и вторая собачка — с полперфоратора, может, с перфоратор. Хватило бы и на напарника. Случалось, официант ресторанчика на крыше, с которой были свешены на фасад верёвки Макса, подносил ему водку — презент от богатых армян, что получасом раньше ощупывали навеску, уважительно констатируя: “Алпинист-малпинист!” Отношения с бабульками, жительницами высоких этажей, тоже выяснялись не единожды — иной раз это перерастало в своего рода конференции с участием четырёх-пяти слушающих из своих окон пожилых дам и рассказывающего им с верёвки о своей мужественной профессии Макса.

Такая категоричность и неконтактность встречалась впервые.

Однако, работу следовало продолжать. Для этого Макс спустился на землю, встегнул карабин нижнего блока-ролика в австрийский проводник и попробовал поднять конструкцию, нагружая свободный конец пропущенной через блоки грузовой верёвки. Та, как водится, сперва вытянулась метров на пять, а затем медленно оттянула верх прислонённой к стене вывески так, что монстр встал торчком и, качнувшись, неторопливо завалился на асфальт лицом.

Процесс пошёл.

Всякая верёвка, особенно недорогая, имеет свойство скручиваться вдоль оси. Всякий ветер — независимо от цен — имеет свойство дуть вдоль земли. Когда конструкция поднялась от асфальта на полметра, Макс обнаружил, что они заодно: верёвка разворачивала плоскость вывески левым краем от стены, правым к стене, а ветер поддувал под эту плоскость, так что левый край рисковал опрокинуться.

Удивительное дело представляет из себя вертикаль: достаточно предмету или человеку, висящему на длинной верёвке, откачнуться от плоскости фасада, сила тяжести — да, та самая, что равна, говорят, эм же квадрат пополам и что направлена обычно вниз, — возвращает его на плоскость, действуя словно бы поперёк себя и явно нехотя. Поэтому по фасаду прыгается словно по Луне — или даже по астероиду. Поэтому тяжёлую вывеску так легко опрокинуть лёгкому ветру.

Опрокинуть прямо на альпиниста. И неважно, что её пресловутый поперёк вертикали вес, то усилие, что притягивает её к фасаду, невелик: бить она будет человека не весом, но массой.

Макс поспешно спустил конструкцию на асфальт и принял решение: подняться самому, затем поднять вывеску. Оттянуть её угол с земли, чтобы не крутилась, по любому не выйдет: рук две, и растут они, как это сейчас ни обидно, из одного тулова. Остаётся поместить монстра ниже себя. В конце концов, кто здесь хозяин?

И вот вес взят, проушина насажена на шпильку загодя вогнанного в стену болта и притянута к стене гайкой. Не сразу — пришлось отбить молотком участок кирпича, чтобы было куда лечь выпуклостям сзади вывески, — но надёжно.

Первый промежуточный результат всегда вдохновляет. Максу часто вспоминался первый бумажный рекламный плакат, что наклеил он с верёвок на щит в паре с опытным в этом деле другом. Перед оклейкой друг послал его выполнять омерзительную почётную миссию — убирать из-под щита дохлую кошку. И даже эта кошка была теперь, спустя столько лет, Максу приятна. Ну, мысль о ней. А позже, лет через пять, они с Анькой посчитали, что одного только плакатного клея для работы разводят половину ванны в месяц. Разводила Анька. Ничего, утешил её тогда Макс, у соседки — видала? — полванны огурцов, и ей их солить.

Интересно, подумал Макс, если собрать кирпичную пыль от всех проделанных мной на фасадах отверстий, достаточно ли будет полуванны? Ну, чтобы остальную половину заполнить огурцами. А потом всё залить клеем.

Наверное, именно клей в этой комбинации и являлся ответом на вопрос, что такое меньшая из трёх половин.

Довольный первым результатом, Макс гордо оглянулся вокруг. По тротуару, цокая каблучками, шла симпатичная девушка Катя. Обедать идёт, решил Макс. Огурцами, подумалось ему. Катя оглянулась, сделала некий жест, означающий смесь уважения и восхищения, и приветливо помахала рукой. Ей полезно видеть, какой я молодец, подумал Макс и махнул рукой в ответ.

Его посетила странная мысль. Если Катя поинтересуется техникой работы, что ей сказать? Что вот этот сплющенный и скособоченный пятиугольник, перечёркнутый поперёк ребром жёсткости и спрятавший на том своём конце, куда скособочен, зубчатый зажимчик — это жумар? Или что вот этот утиный клюв с торчащей из него палочкой — шант? Или что вот эта хреновина, что пристёгнута к Максу на… кхм, знакомство не настолько близкое… что вот эта хреновина, напоминающая цифру 8, только с рогами на пузе, действительно именуется восьмёркой? Да к чему бы ей это? Пожалуй, ответить можно так: “Техника сложная, но я круче”.

И, ощущая свою крутизну всем телом, Макс вновь обратился к работе и пошёл по стене налево.

Приспускаясь посредством восьмёрки по правой верёвке и приподнимаясь с помощью жумара и шанта по левой, Макс перемещался горизонтально и мог заново обозреть всю поверхность вывески. Вот и левый край. Вот проушина. Осталось выверить горизонталь — и можно сверлить.

Он оглянулся: алое пятно Катиной кофточки закатилось за развёрнутый на 90 градусов грязно-землистый горизонт соседнего дома. Вертикальный мир, пришло ему в голову, не тот, что на высоте, а тот, что поставлен на попа. Квиточки объявлений “куплю-продам” с поставленной на попа цифирью телефонов и буквицей имён — тоже его часть.

Шею свернёшь, читая.

Конструкция, от которой он отвернулся, как-то нехорошо дрогнула, грузовая верёвка издала тревожный звук. Макс вскинул голову и споткнулся, буквально ушибся взглядом о старика, резавшего верёвку.

— Блядь, ты чё делаешь, урод?!!

Нет ответа. Что делать? Что делать?!

Так. Сверлить. Если что, зависнет на буре. Там решим.

Воткнуть в проушину. Нажать на курок.

Сука, не работает! Ах, не туда жму… Давай, сверлись!

А ведь бур хрупкий, не вязкий. Лопнет верёвка — лопнет бур. Это кранты.

Но больше ничего нет.

Сверлить.

Сверлить могут руки. Взгляд — кинуть наверх. Страшно, но надо.

Ой, блин, не понял…

На глазах Макса старика втянуло в окно, и оно захлопнулось. Рядом микроскопической, но всё пространство занимающей точкой осталось лохматиться так и не перерезанное место верёвки.

Макс понял, что палец его больше не давит на курок. Ходящими ходуном руками он кое-как отсоединил перфоратор от торчащего из стены бура и бросил его под себя болтаться на самостраховке.

Во внутреннем кармане лежит болт. Достать, вставить на место бура, затянуть. Рука не попадает за пазуху, соскальзывает по куртке. Спокойнее, Макс. Так, попал.

Болт вырывается из непослушной ладони, звякает о стену, затем об асфальт. Ладно, есть ещё два.

Второй. Так, спокойно… Теперь извлечь бур. Кирпич рыхлый, бур идёт легко. Только к чему это я придерживаю конструкцию коленом? Лопнет верёвка, лопнет бур — выбьет колено к чёрту… или не выбьет.

Так. Теперь вставить болт. Кстати, как это так вышло, что всё висит ровно? Не помню; на автомате. Мастер, блин, не отнимешь.

Кажется, руки успокаиваются. Так. Достать ключ, затянуть болт. Да не елози ты, сволочь, в стене! Ага, придержать пальцем шпильку.

Всё.

Нет, не всё. Осторожно снять нагрузку с грузовой верёвки. Так. Ещё чуть-чуть. Кирпич под болтами не крошится? Нет. Тогда ещё чуть-чуть. Ещё. Ага, хорошо.

Всё.

Вниз.

…Вышло так, что он обнаружил себя сидящим, прислонясь к холодной стене, на краю лужи, вытянув ноги, швырнув их ступни на начавшую увядать траву в десятке сантиметров от кучки собачьего дерьма. Перед ним маячил образ старика, и в воображении Макс уже приладился к старческому лбу перфоратором… Нет, это жестоко. Хорошо, пусть даже и жестоко, но — зачем?

А вот зачем, решил Макс. Сейчас мы ему ляпнем на лоб какую-нибудь вывеску, расслабимся и пойдём работать. С вывеской дед не пугает и не бесит. А чтоб не больно ему было, не будем сверлить — наклеим.

Он мысленно извлёк из воздуха наклейку и ляпнул её на лоб старику. Кстати, а что на ней есть?

Посредине старческого лба как бы поперёк себя и явно нехотя серебрился кружок размером не более внутреннего ногтя, перечёркнутый мясисто-красной надписью: “ГАГАРИН”.

Значит, он есть и в этом кирпиче?…

Когда Макс, покурив, встёгивал в верёвку жумар, подошла Катя. “Красиво на верёвке смотришься”, — сказала она. “Самые красивые вещи делаются без верёвки”, — загадочно ответил Макс.

Он был полностью готов продолжать работу.