Он тяжело опустился на старенький, ободранный котом диван, чувствуя, что уже никогда с него не поднимется. На стенке висели древние часы песочного цвета, который был когда-то ярко-желтым; тиканье секундной стрелки - монотонное и, как ему вдруг показалось - очень громкое - действовало на нервы. Он устало положил голову на подушку и закрыл глаза.
За окном его однокомнатной квартирки медленно плыли холодные темные низкие тучи, моросил осенний дождь. Редкие капли выстукивали по металлическому навесу над балконом таинственную унылую мелодию. Листья с деревьев уже давно облетели, и их черные скелеты мрачно выделялись на фоне всеобщей серости. По мокрому асфальту шоссе один за другим проносились автомобили, оставляя за собой низко стелющийся дым выхлопных газов и удаляющееся, какое-то тоскливо-звериное рычание двигателей.
Ему стало немного легче, но не настолько, чтобы он поверил, что кризис позади. Дыхание стало ровным, сердце уже не колотилось, будто рыбка, выброшенная на сушу, и сдавливающая боль в груди немного ослабла, зато во тьме закрытых век вспыхивали и гасли цветные пятна. Он, незаметно для себя самого, сосредоточил на них внимание. Сначала тусклые и нечеткие, со временем они приобрели яркость и формы.
Он видел лица - в большинстве знакомые, но были и виденные им впервые, а, быть может, просто забытые. Почти бессознательно он поразился их реалистичности и объемности, тому, как его мозг способен из Ничего и в Нигде создавать несуществующие, но все же видимые им объекты.
Первым четким образом было его собственное лицо, смотрящее на него из зеркала: худое и старое - сплошные морщины и седина, с безжизненно-каменным, как у памятника, взглядом. Он мертв, мелькнула мысль, а это зеркало с его отражением не что иное, как обтесанная до зеркального блеска гранитная плита с фотографией в центре. Его фотографией. Вот откуда он смотрит на себя - равнодушно, бесстрастно - из зеркала, находящегося по ту сторону жизни, где его личностная Вселенная уже распалась на атомы, возвратившись к состоянию первобытного хаоса.
Одно за другим проносились перед ним лица, события, голоса. Теперь он смотрел из своего безвременья на саму жизнь, полную красок и звучания. Он не напрягал воображение, не силился вспоминать, а бессознательно уносился в глубины океана своей памяти, все глубже и глубже, дальше и дальше от поверхности - к самому дну. Фильм, длинною в три четверти века, пролетел перед его закрытыми глазами, промотанный от конца к началу на немыслимой скорости, изредка останавливаясь на эпизодах, казалось, бессмысленных или незначительных, но, как он вдруг понял, оказавшихся самыми дорогими для него. И мысль, то и дело мелькавшая двадцать пятым кадром, в конце-концов навалилась всей своей тяжестью ему на грудь: Это больше не повторится. Никогда.
Он открыл глаза и почувствовал, как теплая капля скользнула по щеке. Попытался вспомнить свое видение, хотя бы что-то из истории, рассказанной его подсознанием мгновение назад - но не смог. Так резкое пробуждение ото сна не дает возможности вспомнить детали приснившегося, оставляя лишь размытое ощущение чего-то значительного, призрачный осадочный привкус где-то в области сердца. И все-таки, это не было сном.
Глубоко вздохнув, он снова почувствовал давящую боль в грудной клетке, будто сверху на него резко опустили огромную бетонную плиту. Сильно ныла челюсть, и он вдруг с сожалением подумал о временах, когда у него еще были свои зубы. С трудом подняв руку, он провел ею по лбу и вяло удивился тому, что холодный дождь каким-то образом просочился с улицы в его квартиру и залил ему лицо. Лишь через время он понял, что это был только пот.
Цок-цок-Цок-цок - размеренно, но как-то уж слишком лихорадочно и натужно тикали часы на стене. Как если бы хотели ускорить свой механический бег, выскочить из вынужденного однообразия, вырваться из опостылевшего плена своей заведенной судьбы - хотели, но не могли. И вот он, глядя на этот песочного цвета прибор, выверенными щелчками рассекающий временной поток на малюсенькие, извивающиеся кусочки, наконец вспомнил, что когда-то, очень-очень давно, он, совсем еще младенец, лежал в детской кроватке и с удивлением и непониманием смотрел на эти же самые часы, которые были тогда еще ярко-желтыми, смотрел и слушал их рассказ о том, что впереди у него целая жизнь.