Это были дни, когда зацветала черёмуха. Стоял холодный дождливый май, и первые, по-летнему жаркие, дни были уже стёрты из памяти ветром и изморосью. По вечерам, когда ещё тлели серые сумерки, укутанные тяжёлой ватой туч, хотелось лишь забиться под тёплое шерстяное одеяло и скучать, слушая, как в окно стучится дождь.
Галя вот уже несколько дней жила на даче. На выходных было очень жарко, в городе на тротуарах поднималась пыль и пахло бензином. Электричка была битком набита дачниками, а за окнами вагона приветливо молчал хвойный лес с его мягкой сенью и бесконечными тропинками. Родители недавно купили эту дачу и, несмотря на то, что она находилась очень далеко от города, Галя полюбила небольшой деревенский домик, пахнущий сырыми бревенчатыми стенами и смотрящий в беспроглядный лес. От станции до садоводства вела широкая тёмно-жёлтая песчаная тропа. Галя часто сидела в своей комнате наверху и слушала, как под горой, за рощей, проходили поезда. А ещё можно было лежать на поляне над обрывом, и оттуда, сверху, пробегающая электричка была похожа на ползущую змею. Она жалобно взвизгивала, и потом ещё долго вся округа оглашалась мерным затихающим гулом.
Завтра утром приезжает отец. Галя не видела его пятнадцать лет, с тех пор, как развелись родители, когда ей было 3 года. Она запомнила, что у него были нелепые рыжие бакенбарды, которые никак не шли к его юному в те времена лицу. Мать ни разу не вспоминала о нём при дочери, но и никогда не говорила о нём ничего плохого. Ему было только 18 лет, когда родилась Галя; недавно ей самой исполнилось 18. Она не могла сказать, что очень скучала по отцу, но всё же чувствовала, что ей не хватает родительской любви. Отчима она не любила, хотя всегда считала его очень хорошим порядочным человеком. Об отце все эти годы Галя слышала мало. Вроде бы он ушёл в армию, а потом где-то воевал, но никогда даже не пытался ничего узнать о дочери, как уверяла мама.
Сегодня день выдался особенно холодным. С утра несколько раз принимался идти дождик. Открыв глаза, Галя увидела в окне белые гроздья распустившейся черёмухи. [Черёмуховые холодаk, - подумала она. В комнате было очень холодно, но внизу мама уже растопила печь и начала готовить завтрак.
- Завтра приедет отец, - сказала она.
Она сказала [отецk, и Галя сразу поняла, какого отца она имеет в виду, хотя отчим тоже был [папойk. Она ничего не ответила матери, а просто принялась есть яичницу, только что снятую со сковородки. Она обожгла себе язык, и до сих пор он немного щипал, когда тёрся о зубы.
Это ощущение напоминало ей теперь о сегодняшнем утре. Во время завтрака они с мамой молчали и думали об одном и том же, и хоть ни та, ни другая даже не открыла рта, Гале показалось, что у них был самый откровенный разговор за всю её жизнь. Почему-то ей не хотелось, чтобы сегодняшний день кончался. Она боялась очутиться в завтрашнем дне, который может перевернуть всю её жизнь. Она почему-то знала, что отец её любил все эти годы, и что-то мешало ему приехать к ней. Тем более, мама говорила, что он был стеснительным человеком. И всё равно Галя боялась этой любви, она боялась, что не сможет ответить взаимным чувством, хотя оно всегда жило в Галином сердце.
День прошёл как-то бестолково. На улице почти никого не было, по дороге в магазин встретилась только соседка. Она любила поговорить, но дождь и холод даже её заставили пройти мимо, сухо поздоровавшись. Остальные сидели по домам, топили печи и слушали магнитофоны. Запах дыма, поднимающегося из труб, смешивался с запахом лёгкой майской зелени и цветущей черёмухи. В голове даже промелькнула мысль уехать в город, но она была скорее продиктована страхом, чем желанием возвращаться в обстановку города, института и работы.
Теперь уже был вечер. Галя не помнила ещё такого длинного дня в своей жизни. Она прочитала почти все рассказы Маркеса, какие были в небольшом сереньком сборнике. Она почти ничего в них не понимала, но оставалось едкое, вонзающееся в душу послевкусие, окрашивающее день в чёрно-белые тона. Гале нравились трудно произносимые, но красивые испанские имена, испищряющие жёлтые шершавые страницы. Над очередным рассказом она заснула, а проснулась от сильного холода, заполнившего её комнату. Поёживаясь и накидывая помятую шаль, она спустилась вниз. Мама сидела за ноутбуком и что-то печатала.
- Ты обедать будешь? спросила она, - я пообедала без тебя, не хотела тебя будить.
- Я хочу куриного бульона из кубика. Я сегодня купила бульонные кубики в магазине. Я замёрзла.
- Я сварила фасолевый суп, но если ты хочешь бульона, свари.
Галя налила в кастрюлю воду. У неё дрожали руки. Она не понимала, больше от холода или от страха. На веранде, где располагалась кухня и стояла газовая плита, было холодно. Вода была ледяная, и Галя долго грела руки над газом, растирая двумя пальцами жирный липкий кубик. Она вспомнила, как 2 года назад, в такие же холодные майские дни приехала сюда со своим молодым человеком Денисом и лишилась девственности. Вскоре они расстались, и в душе уже давно утихли все переживания и обиды, но теперь Галя почему-то испытывала такой же страх, как и тогда, когда ей впервые в жизни предстояло лечь в постель с мужчиной. Сейчас она не хотела об этом вспоминать, ей даже было противно, но Денис так и лез в её память, и она ясно видела его зелёно-карие глаза и характерное подёргивание уголков рта. Он всегда дёргал губами, когда волновался.
Пять минут, проведённые на веранде, показались Гале вечностью. Дрожа, она вошла в комнату и захлопнула за собой дверь. В руках она держала большую пиалу с жёлто-зелёным бульоном, в котором плавали крохи сушёной зелени. Бульон был точно такой же, как на упаковке: яркий, наваристый. В этой яркости всё было ненастоящее, фабричное. В городе Гале бы и в голову не пришло развести себе кубик бульона, но здесь, на холодной даче, эта горячая солоноватая жидкость показалась такой вкусной, что больше ничего было не нужно.
Мама всё что-то печатала. Она, наверное, писала письмо; мягкое щёлканье клавиш заполняло тишину. Из-за маминой спины Галя видела часть белого светящегося экрана. Эта частица городской цивилизации никак не сочеталась с серо-жёлтыми бревенчатыми стенами, языками пламени за печной заслонкой и тёмно-белыми гроздьями черёмухи, трепыхающимися на ветру за окном.
На следующее утро Галя проснулась поздно. Ей показалось, что было уже около полудня, но на табло мобильного телефона, лежавшего на тумбочке, электронные часы показывали половину одиннадцатого. Светился один неотвеченный вызов. Гале звонил Денис, ещё вчера вечером, но она не стала ему перезванивать.
Мамы дома не было. Гале очень хотелось есть, и она принялась разогревать оставшуюся с вечера на сковородке жареную картошку. И только потом она заметила записку, лежавшую на обеденном столе: [Гала, я ушла в магазин. Как встанешь, разогрей что-нибудь поесть. Он приедет одиннадцатичасовой электричкойk.
Было уже без пяти одиннадцать. Галя накинула ветровку и пошла на станцию. Сегодня было чуть-чуть теплее, чем вчера. В тихом сыром лесу с сосновых лап изредка падали дождевые капли. Под ноги то и дело попадались кривые скользкие корни. Галя перепрыгивала через них и ступала на землю почти без звука. Мягкие резиновые подошвы кроссовок несли её, словно сапоги-скороходы, и чем ближе была станция, тем быстрее она бежала. Её длинные рыжие волосы развевались на бегу, она ловко перескакивала через лужи и уклонялась от торчавших над тропинкой ветвей. За сто метров до станции Галя выбилась из сил и, тяжёло дыша, пошла пешком. За бледно-оранжевыми стволами сосен уже была видна платформа. Слышался гул приближавшейся электрички.
Приехавших оказалось немного. Задержавшись меньше, чем на минуту, электричка хлопнула дверьми и поползла дальше. Дачники с рюкзаками и корзинками шли навстречу Гале. Отца среди них не было. И вдруг она поняла, что невысокий мужчина в спортивной куртке, с маленькой аккуратной бородкой, подёрнутой сединой, и рыжими бакенбардами, и есть её отец. У него были яркие серо-голубые глаза. Он смотрел куда-то вдаль, и взгляд его был грустным и глубоким. Он был уже совсем рядом, только вот Галя всё не могла понять, узнавал он свою дочь или нет.