СЕКТАНТЫ

Их было четверо.
Они небыли первыми, но принадлежали к Секте так давно, что уже не помнили, когда и как всё началось для них.
Уже не отмеряли время.
Жили в тесной общей келье, дверь которой не открывали никогда.
Смутно помнили, что за узкой, мутной щелью единственного окна есть что-то ещё. Помнили, но не смотрели.
Ночами они не смыкали глаз, выдыхая, выталкивая из себя ломаные строки древних молитв. Странными были эти молитвы. Их смысл всегда ускользал от сознания, а ритм никогда не умиротворял. Мощь песнопений нарастала постепенно, медленно, но неотвратимо. Взбудораженный нервным ритмом воздух, дрожал, искрил, натягивался и выгибался, готовый треснуть с пронзительным звоном. Треснуть, словно обветшалая декорация, открывая Вечную Истинную Суть: бесконечную Тьму или бесконечный Свет, но обряд всегда завершался за миг до открытия Истины. За миг до рассвета.
Воздух медленно расслаблялся, они чувствовали это кожей. Вечная Истинная Суть так и оставалась скрытой.
Бесконечная Тьма или бесконечный Свет?
Приближали еженощные моленья гибель мира или удерживали его на краю пропасти?
Даже если бы затворники и задали себе когда-нибудь подобные вопросы, то не нашли бы ответ. Ибо были они из тех немногих, кто не вкушал от Древа Познания, не слышал Змея, не соблазнялся Плодами. Разницы между Светом и Тьмой, Жизнью и Смертью для них попросту не было, а значит и ответа быть не могло.
Каждую ночь они проверяли на прочность покров Вечной Истинной Сути, но сама Суть была им безразлична, ни к чему им было её сердце.
Может именно поэтому они и были здесь.
Обряд повторялся каждую ночь. А днём нужно было будить огонь в маленьком очаге и кипятить смолу того самого Древа. Раскалённые, тёмно-янтарные капли иногда попадали на кожу. Это причиняло боль, но не отравляло кровь. Пар от котла поднимался вверх и медленно-медленно уходил в мир сквозь узкие щели в потолке. Конечно они вдыхали этот пар, но это не отравляло мозг.
Они оставались чистыми.
Эту смолу собрали те, самые первые, кто был заперт здесь. Это было давно. Очень-очень давно. Но смолы с тех пор не стало меньше ни на каплю. Её было столько же, сколько собрали Первые. Это просто знали. Знали так же, как и то, что огонь в их очаге никогда не умирает, питается их дыханием, дремлет под ночные песнопения и пробуждается по утру, повинуясь их нежному шепоту. А ещё, они точно знали, что дверь кельи не открывается.
Это была Неприкосновенная Неизменность.

***
Сейчас был не Её черёд стоять у котла со смолой.
Она лежала на узком, низком ложе и смотрела, как ничем не покрытые доски светятся изнутри. Светятся, потому что с окончанием еженощного ритуала расслаблялся только воздух. Звенящее напряжение неоткрытой Истины растворялось в крови, вплеталось в нервные волокна, оседало в костях А старые доски каждый день вбирали в себя часть этого напряжения, только часть, но и этого хватало, чтоб древесина светилась изнутри.
Кончики Её пальцев медленно скользили вдоль древесных волокон. В пустое сознание медленно, как ленивая волна Сонного моря вкатилась мысль: [А ведь когда-нибудь дерево откажется принимать в себя всё это откажется, или просто уже не сможетk.
Вопрос о том, что же случиться, когда иссякнет терпение такой старой, но всё ещё живой древесины, наверняка несла следующая неторопливая волна. Но волна эта до Её сознания так и не докатилась.
Нет, ничего не случилось.
Некоторые волны просто не достигают берегов.

***
Кто из них заметил, что дверь их кельи не заперта?
Сколько времени понадобилось, чтобы заметить?
А кто-нибудь из них догадался или хотя бы заподозрил, что дверь эта не была запертой вообще никогда?
А сколько времени понадобилось, чтобы они о, нет, не вышли, а просто осознали, что в эту не запертую дверь можно выйти?
А разве ответы имеют значение? Знание сила?
Сектанты всегда знали, что дверь кельи не открывается, а она не запиралась.
Вообще никогда.
В замках нет нужды, ибо знание та ещё сила.
И все-таки затворники вышли в эту дверь.
Нет, ничего не случилось.
Они просто вышли в не запертую дверь.

***
Снаружи было прозрачное, шуршащее бабье лето.
Шуршала листва, ещё оставшаяся на деревьях, шуршала листва, уже лежащая на земле. Шуршал воздух.
О. как пугал их этот воздух холодный, прозрачный, сладкий, горький, терпкий На каждое движенье он откликался тихим, ломким шорохом, усыпляя, пробуждая, дразня и просачивался сквозь кожу вместе с лёгким поющим солнцем.
А ещё, в этом странном воздухе летали полупрозрачные паутинки.
Когда одна из таких паутинок легонько, едва ощутимо коснулась Её лица, Она вздрогнула всем телом.
Шли они медленно, не твёрдо. Избегали резких движений, и глубоких вдохов не хотели тревожить воздух.
За руки не держались всё же не дети, но каждый непроизвольно старался плечом, запястьем или хотя бы дыханием соприкасаться с идущим рядом.
Чем дальше отходили сектанты от своей обители, тем легче давались им шаги.
Медленно, шаг за шагом, дыхание становилось спокойней и глубже. Каждый новый шаг маленькая капля, неумолимо растворяющая, вымывающая все то, что ночь за ночью оставлял в них Ритуал. Каждый новый выдох уносил то, что казалось неотъемлемой частью каждого из адептов этой невыразимо древней Секты.
А мысли? Страх? Любопытство? Желание вернуться назад? Восторг освобождения? Нет. Они были чистыми. Просто четыре пылинки в шуршащем воздухе бабьего лета. А воздух пронизан лёгким певучим солнцем и значит не пылинки уже, а золото. Четыре крупицы золота.
Они не оглянулись ни разу.
И возвращаться им было уже некуда.

***
Что их осталось трое Сектанты заметили только на закате.
Заметили все одновременно, ощутили, как лёгкий спазм в горле, как краткий порыв ветра.
Остановились, закрыли глаза, задержали дыхание, но так и не смогли вспомнить когда, в какой момент их осталось трое. Так и не почувствовали боль утраты. И, между прочим, так и не задались вопросом, куда в этой бесконечной прозрачности могла подеваться целая пищика одна крупица золота.
Ну что с них взять? Чистые.
А потом трое открыли глаза.
Сделали следующий вдох и следующий шаг вперед.
Ещё один вдох, ещё один шаг
А потом было совсем легко.
Без участия воли ноги сами несли их вперёд, туда, куда без участия воли уже неотрывно смотрели глаза. Туда, где только к следующему закату из розоватой солнечной дымки неторопливо и властно начнут проступать очертания Новой обители. Нового Храма.